– Чий, погоди, – сказал Тольнак, когда они подошли к концу тростникового поля. – Знаешь, я тут, наверное, останусь.
– Как тут?
– Я тропу поискать хочу, осмотрюсь пока.
– Мы же вдвоём вышли, что я скажу? А если они идти не согласятся?
– А я что, как есть, так и скажешь: остался, мол, там пока то да сё, там, разберётся пока, мол…
– А если идти?..
– А если идти не захотят, что я сделаю? Захотят, на меня сошлись – мол, надо, сказал идти. Давай. Так даже лучше будет: я тут остался – пойдут, а то, действительно, закапризничают.
Он посмотрел на Чия и начал другим тоном:
– У меня так до темноты время будет, понимаешь, тут кучу чего сделать можно, а если с тобой пойду, вернёмся к ночи, а с утра пойдём в Степь проход искать.
Тогда Чий согласился, Тольнак говорил ещё: что ходьба вдвоём их, по сути, ни от чего не спасает, от птиц бы, например, точно не спаслись, так хоть ввосьмером. В конце он согласился, и если и не поверил в то, что это единственный выход, то хотя бы в то, что ничего страшного в этом нет. Складно всё выглядело: путь до тростников они уже знали, надо пройти по нему быстренько к остальным и так же назад на готовое место.
А вот теперь это складным не выглядело, когда человек остаётся наедине со своим сознанием, вот в такой ситуации всё происходит примерно одинаково, просыпаются какие-то животные страхи, мысли чудны́е в голову лезут, самый первый признак – разговаривать сам с собой начинаешь, кстати, может, подсознательно пытаясь защититься от них – вещь, описанная словами, выглядит уже рационально, а следовательно, понятно, привычно, теряет ореол мифа.
Вместе с вечером на Болото легли тени, коряги выглядели живыми: в лёгкой туманной дымке справа, явно стоял человек без одной руки, зато вторая была огромная и неестественная, он, слегка согнув в локте, чуть наклонившись в сторону, стоя, опирался ей на землю, рогатая голова глядела на Чия. Из тьмы на него смотрели, ждали, сперва прячась, а когда он проходил мимо, вылезали и провожали взглядами его удаляющуюся спину, он чувствовал это напряжением затылка, а когда поворачивался, никого по-прежнему не было. Слева, где-то недалеко, в трясину что-то упало (или нырнуло), послышался всплеск. Он отвернулся.
Но всё это было ерундой, по большому счёту, а вот утонуть он боялся по-настоящему, об этом Тольнак не подумал, вдвоём шансов спастись из трясины было гораздо больше. А сейчас, стоило ему оступиться, даже криков его никто не услышит, кроме живых коряг, он погрузится с головой, а вокруг всё будет в такой же сонной тишине на тысячи шагов. Болото его похоронит. Он ещё раз поглядел на свой шест, продольная трещина дошла почти до середины.
