Станция болотная, 10 июля, 1824 год
«Я сделала вид, что легла спать, а когда покинул квартиру, переоделась в мужское платье, спрятала волосы и отправилась за ним. Я боялась, что он вступил в один из тех тайных союзов революционеров. И сначала, когда пробралась на их собрание, я так и подумала. Но, ни разу они не говорили о крестьянах, царе, о восстаниях на площади или беспорядках. Их темы оказались куда страшнее. Они говорили о каких-то небесных каналах, о поднизших и высших, подвысших и ещё каких-то. Я уже не помню тех странных названий и имён. Они говорили о каких-то тёмных богах, архангелах, Эштаре и Шэране, кажется так их звали, но я могу ошибаться. Они были словно культ. И те, кого объявила в розыск тайная полиция. Их портреты были по всему Петербургу, они тоже были там.
Когда Фёдора арестовали меня спрашивали о том куда он ходил, с кем общался, но я ничего не сказала о том, что увидела. Его обвинили в участии в запрещённых обществах. Вменяли преступления против империи и Царской семьи. А он будто с ума сошёл. Он радовался. Радовался тому, что попал в тюрьму и что со дня на день придёт приказ о расстреле. А потом вынесли приговор о выселке на станцию Болотную. На рудники. Он меня отговаривал, но я всё равно с ним поехала. И когда мы покидали город, мне было так страшно, а они все веселились, будто этого и ждали. На вторые сутки дороги Фёдор говорил, что видит Болотную во снах. Он говорил что-то о новом измерении, о их господстве наравне с надвысшими. Я думала это как-то связано с действиями союза. С восстанием. Но сны, они вышли за пределы. Он наяву смотрел их. Бывало, что уставиться в одну точку, свозь меня и глядит.»
Чита, 21 июля, 2016 г.
Меня разбудила уборщица, ругающаяся с кем-то в коридоре в восьмом часу утра и умывшись холодной водой я отправился на свои поиски.
Для начала я съездил в комендатуру и поставил приезд и уезд. Теперь я был почти самым свободным человеком. Чуть меньше, чем русский крестьянин, после реформы Александра, но всё же. Мне даже подумалось, что Антону лучше написать, про нашего крепостного, чем про чужеземного темнокожего раба. Или хотя-бы предложить ему провести аллегории.
Мой путь лежал в Забайкальский государственный университет. Заранее позвонив и представившись студентом уральского университета, который пишет по диплом по истории этого края, я назначил встречу. Я едва ли похож на студента, и скорее всего был бы сразу разоблачён, но местные профессора, проректоры и рядовые преподаватели оказались людьми весьма ограниченными. Один профессор, чьё имя я называть не буду, дабы никого не обидеть, вообще показался мне умалишенным стариком с деменцией, и, кажется недержанием мочи. Старые и молодые, они лишь читали с бумажки. Строго, по программе, которую написали ещё при советской власти. Каждый год одно и тоже, давая лишь поверхностные и условные знания своим студентам. Ни стремления, ни пытливости ума, ни жажды учить и учиться. Заучивание ради бумажки. Бездумные старания ради отметки. Повышение квалификации только чтобы не уволили. Исследования заранее прописанные по избитому шаблону. Наплевав на студентов и собственное развитие, они влачили свою ношу преподавательства от первой до последней пары, за деньги. Я даже был рад, что не стал получать высшего образования, ведь, наверняка, на моей родине, такое же в точности грубое невежественное отношение к науке. А я вышел бы из стен с никому не нужным дипломом, тупее чем пришёл к ним. Даже профессор географии не смогла ответить на мой вопрос про загадочную деревню, которой нет на карте. Зато она посоветовала мне пойти в музей Декабристов, если я хочу побольше окунуться в историю края.
