Пока его допрашивали, эта братия успела вытряхнуть из одежды длинного, с коломенскую версту, кассира с кирпичного завода, потерявшего полумесячную зарплату рабочих. Все трое выглядели презабавно. Старший, по-видимому, атаман, поверх драной вязаной кофты натянул кассирский жилет, на ноги сапоги, упиравшиеся в промежность. Широкое скуластое лицо с пуговичным носом светилось довольством. Другой – ростом пониже, вёрткий, как юла, стреляя отчаянными глазами, запахнул на себе пёстрый пиджак с чужого плеча. Третий, высокий худышка, подвязал на груди кассирские штаны его же мохнатым шарфом. Сооружение, весьма отдалённо напоминающее шапку, съехало на тонкие взъерошенные брови.
Кассир дрожал, кутаясь в подброшенное ему тряпьё.
Двое цыган, продавших кому-то исполкомовскую кобылу, беспечно болтали на своём языке, дымя из калёных трубок. Они выторговали у беспризорников за табак карманные часы кассира. И тот, что постарше, с бородой, каждую минуту вынимал их и слушал, как они тикают. Второй, белозубый красавец с косой отметиной на виске, подмигивал подавленному кассиру и беззаботно напевал.
- Раскололся? – вежливо спросил атаман. Не дождавшись ответа, предложил:
- Подыми! Ох и отрава! С ног валит.
- Не курю! Ты где разоделся?
Довольный его вниманием, парнишка заулыбался, сдёрнул жилет, в щепотки грязных пальцев растёр саржевый подклад.
- В порядке?
- В самый раз.
- Бери. Я цыган оголю.
- Обноски не ношу. И тебе не советую. Верни.
В том, что сказал, не было приказа, но парнишка мигом разболок соратников и всё возвратил кассиру.
- А баки у них, – указал он на цыган.
- Отдайте, ребята.
Бородатый с сожалением цокнул языком, чётко деля слова, сказал:
- Нельзя отдавать, друг. Купил за табак. Табак они выкурили. – Великое дело – табак.
Молодой насмешливо сморщил лицо, покачав головой.
- Давай, что ли? Часы-то чужие.
Цыгане залопотали по-своему. Молодой взял часы и, сунув их в карман, выжидательно замер.
- Ну! – нетерпеливо настаивал Гордей.
- Если я скажу: отдай рубаху – ты отдашь? – спросил цыган. – Часы мои. Табак их. Я не хочу отдавать моё.
Ямин протянул руку, но молодой, спружинив, ударил его головою в тугой живот. Схватив цыгана, Гордей молчком отнял часы, предупредив:
- Ты не доводи меня! А то так отделаю, что фершала не отводятся. Сообразил?
- Сообразил, – морщась от боли, сказал цыган и затряс рукой.
Он что-то сказал бородатому, и оба рассмеялись и стали похлопывать Ямина по плечам.
Через день его снова вызвали. Допрос вёл всё тот же гололобый толстяк. Но теперь он чем-то разнился от прежнего.
