- Дедушка больной, ему трудно говорить!
Пастор, даже не сдвинув с места свое тучное тело, повернул к Сандеру большую голову на жирной шее и вперил в парня холодный, злой взгляд:
- Больной! А ты-то ведь, парень, здоров. Разве ты не знал, где находится церковная мыза, чтобы вовремя прийти ко мне?! - Потом, обратившись к больному, заговорил изменившимся высоким и елейным пастырским тоном: - Вослюбленная душа во Господе, не упорствуй сердцем, а покайся в своих грехах!
- Никогда я… не крал… Чтобы убивать кого-нибудь… тоже нет… разве что иногда небольшой… вынужденный обман… - Легкие больного от чрезмерного напряжения издавали какой-то свистящий звук. - За каким это грехом пастор… охотится? Помещик с хутора выгнал, всю жизнь батрачил. Много… выращено детей… Какие тут грехи?!
Всю свою долгую тяжелую жизнь он, сцепив зубы, терпел обиды, урывая от своего скудного пайка и голодных ртов своих близких на поборы помещику, церкви, волости и казне, придерживая язык, так как знал, что лишнее слово может принести ему самому и его детям не пользу, а только вред. Поэтому Реэдика (по сравнению хотя бы с сыном его Матисом) считали рассудительным мужиком. Теперь же долго сдерживаемая душевная горечь рвалась наружу.
- Ни одна душа не безгрешна, - пытал его пастор, - потому что помыслы сердца человеческого исполнены зла уже с детства!
- Тогда… и господин пастор сам сейчас грешит, потому что… не дает мне спокойно умереть.
- Смерть не принесет покоя фарисею! Фарисея, который упорствует в своем сердце, ждет преисподняя, - гремел грозный голос пастора под низким потолком дома Кюласоо.
Злой, гневный огонек зажегся в глубоко запавших глазах больного, и он с громадным усилием приподнялся на своих костлявых локтях. Казалось, что он сейчас набросится на пастора (Гиргенсон даже отступил на полшага).
- Фарисей… Я фарисей! Я-то уж знаю… кто фарисей, кто, как черный ворон… охотится за умирающими! - голос больного от чрезмерного усилия стал совсем хриплым. - Денег… только денег тебе надо… Деньги стали твоей божьей благодатью… Умирающий не смеет забывать в своем завещании ни церкви… ни этих листков с хоралами пастора! Гроши, что у меня здесь в койке… под соломой, ты хочешь вырвать у моих детей… и внуков для себя… заграбастать в свою мошну! Вон отсюда, черный…
Реэдик из Кюласоо не досказал последнего слова, которым, по-видимому, должно было быть слово «ворон»… Старик еще раз-другой тяжело втянул в легкие воздух и умер.
