Старые туфли прачки Иды Лакеберг так и остались под мышкой у Тийта, когда он входил в жандармерию, и они, естественно, разбудили бдительность солдата, стоявшего на часах перед жандармским управлением. В вечернем сумраке горбатый, испуганно озирающийся старик уже и без того слишком отличался от других людей, а странный бумажный сверток делал его еще более подозрительным. С тех пор, как убили блаженной памяти Александра II, бомбы в Российской империи знай себе летят и летят. А если и здесь что-нибудь случится…
- Что у вас там под мышкой? - И часовой штыком преградил дорогу Тийту, как раз намеревавшемуся пройти в двери жандармского управления.
- Кингад-штуфель, комната тринадцать, - перепутались у Тийта все три местных языка, и вряд ли часовой пропустил бы его без тщательного расследования, если бы в дверях не появился тот самый молодой господин, который принес ему извещение.
Так Тийт попал в тесную каменную прихожую жандармского управления, где жандарм, сидевший за маленьким окошком, потребовал у него паспорт, а молодой человек в свою очередь проникся интересом к свертку Тийта.
- Зачем вы такую дрянь притащили с собой? - спросил он, обрывая бумагу, в которую были завернуты туфли. - Чьи это?
- Лаксбергавой Иды, - пробормотал Тийт в замешательстве.
- Иды Лаксберг? Кто такая? Она сидит здесь в качестве заключенной, на предварительном следствии, что ли?
- На предварительном следствии? Силы небесные! Не может этого быть, только вчера вечером она принесла туфли в починку!
Молодой человек насмешливо улыбнулся. Жандарм за окошком разглядывал паспорт Тийта Раутсика и, бросив мрачный взгляд на горбуна, спросил:
- Год рождения?
Тийт Раутсик шевелил ртом, но в голове у него хоть шаром покати, он даже не понял, чего от него хотят.
- В каком году родились? - перевел молодой господин на эстонский.
- В октябре, восьмого дня, тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года, - быстро ответил Тийт.
Молодой человек перевел и его ответ, после чего они с жандармом заговорили о чем-то. «Наверно, говорят о моем деле», - подумал Тийт Раутсик. Он мог бы оставить эти старые, дрянные туфли где угодно, хоть сунуть в какой-нибудь двор по пути, да вот беда, все вон из памяти, будто вышибло! Он дворник и сапожничает только так, для своей семьи и для знакомых, у него и вывески нет, ничего такого, за что пришлось бы платить городской управе подоходный налог… А если они теперь из-за этого и бросят его в когти закона?
