- Укатили уже в Маньчжурию. Меня понос пробрал, вот и оставили до следующей партии.
- Разве нет никакой надежды на освобождение? - молвил Виллем.
- Освобождение! Что волку в пасть попадет, то и живота его не минет! - сказал Кусти, до боли в затылке поворачивая голову назад; деревенским с громоздкими мешками трудно было протиснуться сквозь густую толпу, и они поневоле отставали от Кусти.
- Прекратить разговор! - прикрикнул по-русски унтер-офицер, сопровождавший рекрутов.
Кусти, держась строя, попытался еще разочек оглянуться, но так как он был низкорослый, то не видел уже больше своих земляков, а скоро и они потеряли из виду удалявшегося Кусти. Казалось, конца не будет рядам, идущим на войну. Они как река, где течение создают - вместо воды - живые люди, волна за волной, ряд за рядом.
Безмолвно, неподвижно, с вздрагивающими изредка мускулами лица смотрел Виллем на проходящие ряды. Сущей безделицы не хватило, чтобы и он сам оказался в этих рядах, рядышком с Кусти. Разве Кусти не кормилец семьи? Как еще велика должна быть эта семья? А уж коли попал под гнев помещиков и начальников, так и то не поможет, что бы кормилец семьи и единственный у матери сын. Марис, жена Кусти, правда, ходила на мызу, молила барона, чтоб господин барон замолвил перед военной комиссией словечко за отца восьмерых детей, - да разве барина тронут слезы жены батрака?
- Неужели Кусти сам за себя уже говорить не может? Он ведь мужик горластый! - злорадно молвил барон и показал Марис на дверь.
И разве Кусти с его острым языком был последний, кого забрили? Вооружение стоит больших денег, генералы и начальники - титулованные и прочие казнокрады - набивают свои карманы на сделках по купле и продаже оружия; неудивительно, что на фронте не хватает боеприпасов. Верховая лошадь обходится казне в какую-то сотню рублей (жеребец дороже, мерин дешевле), только солдат достается государству бесплатно. Убить на тысячу или даже на сто тысяч больше или меньше - что это значит при многомиллионном населении большого Российского государства?!
Когда бравурные звуки оркестра доносились уже совсем издалека, последний неполный ряд смешался с толпой следовавших за ними детей и женщин, утиравших слезы, как на похоронной процессии. Движение толпы по тротуарам возобновилось, и трое сааремаасцев тоже тронулись в прежнем направлении, к месту ночлега. На Тынисмяэ они попытались было сесть в вагон конки, но кондуктор не впустил их.
