– Хорошо… – продолжил режиссер. – Вы там учились в школе?
– Да.
– Позднее в эту же школу пошел Вениамин Семенович?
– Да. Он пошел в эту же школу в 1943 году, когда ему исполнилось шесть лет.
– Вы знаете об истории с избиением девочки?
– Ну кто же ее не знает… О ней Вениамин написал в романе «Семь сувениров».
– Я в курсе… Я имею в виду, знаете ли вы подробности этой истории? Тогда, в 1943 году, он вам что-нибудь рассказывал?
– Нет. – Волков отрицательно покачал головой. Интонация его была вполне убедительной. Николай поверил ему.
– А почему? Как вы думаете?
– Да он всегда был молчуном… Если откровенничал, то только с матерью… Позднее – с Андреем…
Он осекся. На минуту пришел в еле заметное смятение. Было видно, что он пожалел о том, что упомянул Огнева. Но, все равно, разговор неизбежно зашел бы о нем. Поэтому Волков быстро взял себя в руки и попросил Николая продолжать.
– Ладно… А вы сами что-нибудь слышали об этом? В школе об этом говорили?
– Дался вам этот эпизод! – вспыхнул Константин Семенович. – Я согласился поговорить с вами о Вениамине, а вы вспоминаете какую-то историю из прошлого, к которой я не имею никакого отношения.
– Значит – ничего не слышали? – настаивал Николай.
– Нет! – сухо отозвался Волков. Было заметно, что он начинал сердиться. Николай не понимал, почему этот вопрос вызывал в нем такие сильные эмоции, но продолжать разговор на эту тему было бесполезно.
– Простите… Я спрашиваю не из праздного любопытства. Мне необходимо составить полную картину его переживания. Это переживание было довольно сильным, одним из самых первых, повлиявших на его дальнейшую судьбу. Он сам писал, что тогда впервые задумался над тем, что такое насилие, что такое причинение другому зла, вреда, физической боли, унижения… Это главная тема его творчества…
– Да. Я понимаю. Но ничем не могу помочь. – Волков заметно помрачнел. Он, очевидно, хотел переменить сюжет. Николай понял, что упорствовать было бесполезно, даже рискованно. Волков мог в любой момент прервать интервью. Тогда Николай решил перейти к другому вопросу.
– Скажите, Константин Семенович, кто из вас двоих был ближе к матери, а кто к отцу?
– Боже мой… какой-то фрейдизм… Я об этом никогда не думал… – сказал Волков, делаясь при этом все более мрачным.
– Не задумывались?
– Нет, молодой человек… И, кроме того, мне восемьдесят с лишним лет… Думаете, я все помню? Я знаю, что, в отличие от Вени, очень быстро повзрослел. Мне некогда было думать о таких мелочах. Это люди вашего времени все копаются в переживаниях и комплексах. А нам было не до того. Как это ни пафосно звучит, мы строили новое общество. Поколение отца начало строить, мы продолжили… Поколение же Вениамина все похоронило… Вот Веня тоже все думал, кто его больше любит – папа или мама? Переживал, когда отец отчитывал его. Не отходил от матери, слушал каждое ее слово. Нуждался в ласке. Я же пытался понять, как обойти острые углы, как не вызвать в отце вспышку гнева. Я все смекнул достаточно рано и не попадал в такие ситуации, в которые вечно вляпывался брат. И, думаете, потому что я боялся? Или хотел быть хорошим? Нет. Я просто не хотел тратить на это время. Время. Я всегда его ощущал. Мне всегда его не хватало.
