Наташа продолжала молчать, морщась от сигаретного дыма и поражаясь тому, как изменилась сестра. Она обратила внимание на круги под глазами, морщины вокруг губ, а ведь ей чуть за двадцать. Возможно ли так изуродовать себя, когда еще года два-три назад была абсолютной красавицей? Это было удивительно и будоражило Наташины нервы.
– Мне говорили сделать аборт, когда я забеременела Витькой. Но я не стала. Страшно. Вдруг вырежут что-то не то, повредят! Мучайся потом. Да и по деревне болтать начнут!
– А так не болтают? – вырвалось у Наташи.
– Кто за детей осудит? А вот если аборт, то уже преступление. Будто не понимаешь, что делаешь. Не думаешь. А потом идешь убивать живое существо, да и себе вредишь. Аборт – это противоестественно. Тот редкий случай, когда медицина идет против здоровья человека.
– Но это тот редкий случай, когда медицина решает твои проблемы, – не смогла удержаться Наташа, поражаясь тому, что говорила сестра. Ей хотелось заметить, что не заниматься воспитанием дочери – это тоже противоестественно, но не решилась, опасаясь обидеть.
– Ты права, конечно. Хотя, когда это ты успела стать такой циничной? Знаешь, как странно чувствовать изменения, которые начинают происходить в организме с началом беременности? Впервые было невероятно страшно, будто я приближаюсь к смерти шаг за шагом. Я чувствовала себя сонной, голодной, но поправившейся килограммов на сто. Странно… Будто в тебе завелся червяк и пожирает тебя изнутри. Я тогда курила не переставая.
Наташу передернуло. Она отобрала блюдце, видя, что Оля собирается прикурить следующую сигарету.
– Много куришь.
– Жизнь такая. А ты не куришь?
– Нет.
– И не пробовала?
– Незачем.
– Ты – счастливая, Наташка!
Потом Оля ушла, даже не взглянув на спящую дочку. Она привозила деньги, продукты, но к девочке относилась нейтрально, будто это Наташина дочка. И Наташа страдала за Кристину, которая была еще совсем маленькая, но уже брошенная. Пыталась оправдать сестру, объясняя этот бессовестный поступок горем и травмой. Ведь в ее жизни осталось темное пятно, которое со временем становилось больше. Его границы ширились, приобретая безобразное очертание. Наташа считала, что Оля до сих пор ощущает себя предательницей, сломавшей собственную жизнь из-за малодушия и трусости. Когда-нибудь она признается в собственных грехах, раскается, прокрутит в голове события прошлых лет.
Она не знала о том, что Оля стала ненавидеть собственный дом и маленького сына. Заботы о малыше сводили ее с ума. Совершенно не приносили радости. Она дико кричала, когда он плакал, швыряла мокрые пеленки в таз с водой, не желая их стирать. Злилась, когда кормила мальчика, сильно пихая в ротик упругий коричневый сосок. Малыш давился и плакал, а она брезгливо морщилась и отнимала грудь. Мама не обращала внимания, она привыкла к тому, что в доме нет покоя.
