А многие-де тому боярскому сыну Фетьке Пущину и пятидесятнику Ивашку Володимерцу с товарищи их говорили, что они такой воровской завод завели скопом и заговором, не делом. И они-де тех людей, которые их от такова воровства унимали, били их и животы их грабили, и многих-де их в тюрьму пересажали, и ныне-де многие сидят в тюрьме, а иные за пристава подаваны. И многим-де велели к челобитной сильно (т. е. насильно. — П.Б.) руки прикладывать — на воеводу — князя Осипа Щербатого».
А в 19-й день июня Роман Грожевский вручил тобольским воеводам записку Щербатого. Те тоже написали в Москву. Но оба известия дойдут до столицы лишь в сентябре, когда там уже узнают о случившемся от самих бунтовщиков.
Мая 16-й день выдался для воеводы Бунакова горячим. За два часа до полудня к его двору около полусотни казаков во главе с Федором Пущиным приволокли избитого, окровавленного казака Дмитрия Паламошного. Сразу было видно, что достался ему крепкий ослопный бой. Да и во дворе Васька Мухосран продолжал охаживать его спину ослопом.
— В чем он провинился? — спросил Бунаков Пущина.
— К Щербатому пробрался, гад!..
— Куда караул смотрел?! — сердито воскликнул Бунаков. — Обыскали? Так ведь от изменного воеводы на нас враки пойдут!..
— Обшарили всего, бумаг никаких при нем нету.
— Ты пошто, Митька, нарушил мирской приговор? — зло спросил Бунаков. — Одиначную запись подписал, помню.
— Подписал насильством… — не поднимая головы, сказал Дмитрий. — Осип Иванович оговорной человек… Вы напрасно вору Гришке Подрезу поверили… Воевода государем поставлен, стало быть, вы против государя…
— Ты че, умнее всего города, падла? — ткнул его ослопом в живот Васька Мухосран. — Твой воевода весь мир выел!.. Он государю изменил! Что ты ему говорил?
— Я говорил, что в воровском вашем заводе быть не желаю… Что дома первых лучших людей грабить не буду, ибо за то Бог и государь накажут…
— Твои лучшие люди, навроде Сабанского, суть большие грабители, всему городу от них житья нет и место им в тюрьме! А по мне так — покидать их всех в Ушайку! — взвился Васька и ударил Дмитрия ослопом по ноге.
Тот скривился от боли, склонился в полупоклоне.
— Вот, Митрей, твой старший брат Семен, — кивнул Федор Пущин на десятника конных казаков Семёна Паламошного, — среди первых с нами, а ты с миром не тянешь, против своего родного брата идешь?
— Мне Сёмка не указ! У него ум полуденным ветром вымело… Что в уши надуют, то и делает…
— Поговори у меня, собачья рожа, кочан-то снесу! — схватился Семён за саблю.
