— Всё, хватит языком трепать, уходи! — ткнул Макара в плечо Ляпа.
— О-оси-ип Иванови-ич! Оси-ип Иванови-ич! — завопил неожиданно Макар, выхватил из рук Ляпы факел, затоптал его и сделал несколько шагов к крыльцу, продолжая кричать. Караульные набросились на Макара. Он с криком отбивался. На шум от крыльца прибежали еще караульные казаки. И в это время вдоль стены со стороны Троицкой церкви тенью взбежал на крыльцо Роман Грожевский. Дверь была приоткрыта, Осип послал холопа Вторушку Мяснихина посмотреть, что за шум во дворе.
Когда Роман вошел в горницу, хозяин встретил его со свечой в руках.
— Осип Иванович! Едва пробрался втай к тебе! Макарко помог, отвлек сторожей! Чё у вас в городе деется?
— Бунт и измена у нас великая! Все города сибирские о том надобно известить немедля! Ты куда от нас пойдешь, в Кузнецкий?
— В Тобольск велено Сытиным… Через Нарым пойдем.
— Добро! Воеводам тобольским, боярину Салтыкову Ивану Ивановичу и князю Гагарину Ивану Семеновичу письмо напишу, дабы прислал две сотни служилых для пресечения бунта, а воеводе Нарбекову в Нарыме словесно поведаешь об измене!.. Я в долгу перед тобой не останусь!..
— Письмо-то перенять могут, — с сомнением сказал Грожевский.
— Верно, потому напишу записку малую… Ее в кафтане зашьем, не ущупают…
Вторушка возжег еще две свечи. Щербатый оторвал от листа бумаги четвертушку, обмакнул гусиное перо в чернила и стал писать мелкой убористой скорописью: «В нонешнем, господа, в 157-м году апреля в 9 число учинилась в Томском от воров великая измена и меня на воевоцком дворе заперли, и я сижу в осаде. А приставлены ко мне караульщики. А многие, господа, посажены в тюрьму и за приставом, Петр Сабанский с товарищи, и теперя в Томском городе многие от изменников погибают…»
Одновременно умудрялся писать и рассказывать обо всем, что случилось за последние три седмицы. Грожевский слушал молча, лишь изредка покачивая головой.
Видя, что клочок бумаги полностью исписан, Щербатый втиснул последние строки: «…в то время как мне отказали от государевых дел и в съезжей избе сидеть не велели воры Фетька Пущин с товарищи».
Когда вшили в кафтане записку, Щербатый сказал:
— Через крыльцо не ходи! Мои люди вечор под стеной дровяника лаз сделали, там караульщиков нет… Вторушка, проводи!
В 16-й день мая Роман Грожевский и Макар Плешивый поведали в Нарыме воеводе Нарбекову о том, что узнали, будучи в Томске. По их рассказам, Нарбеков немедля послал известие в Москву, в котором писал, что «в Томском городе учинилась смута большая, воеводе-де князь Осипу Щербатого томский сын боярский Фетька Пущин да пятидесятник Ивашко Володимирец с товарищи своими скопом и заговором отказали и в съезжую избу ездить ему не велели. И ныне-де воевода князь Осип Щербатый сидит от них в осаде, никуда с двора не ездит.
