Тынбе велел позвать Кузнечиху и пригнать со двора Тельновых корову и поросенка.
Кузнечиха осторожно обернула спину чистым белым полотнищем, пропитанным мазью на медвежьем жиру с медом и травами, обвязала старой опояской, чтоб полотнище не сползало, и сказала, чтоб вставал пореже пару дней, дал спине покою.
На другой день к нему в дом пришел приказчик Василий Старков.
— Ты пошто скотину Семкину к себе свел? — с суровым выраженьем лица накинулся он сразу на Григория. — Аль не ведаешь, что оная в казну должна пойти!
— Знаю я вашу казну! То мошна твоя, Васька! А скотина взята за долги: Семка мне пять рублев задолжал. Аль ты за него отдашь?
— Языком ты молоть мастер! Послушать, так у тя вся слобода в долгах!
— У меня Семкина запись есть. — Григорий осторожно сел, убрал подушку, откинул край простыни и, ухватившись за кованые ручки-ухваты, поставил себе на колени сундучок-подголовник, обтянутый красною юфтью и обитый черным железом. Снял ключ, висевший рядом с крестом на шее, открыл замок с секретом и откинул покатую крышку. На внутренней стороне крышки цветная роспись: райский сад со змеем-искусителем. Григорий порылся в бумажках выдвижного ящичка у задней стенки поголовника и протянул долговую расписку Старкову:
— На, гляди!
— То Семкина запись, а ныне хозяйка Устинья! Коли она в тюрьме, скотина должна в казну идти, — упрямо повторил Старков.
— А ты не знаешь, что Устинья ко мне прислон держит!
— Знаю я, каким местом она к тебе прислонилась, — ехидно усмехнулся Старков.
— Ныне она вдова и мы поженимся!
— От сие навряд ли! Повинилась она, что отравила мужа сулемой…
— Он сам подох! А повинилась, дабы от пыток уйти! Под кнутом-от в чем хошь покаешься…
— Повинилась, повинилась! Так что не вернешь корову, сие за воровство будет почтено, ответишь перед воеводой:…
— Отвечу, отвечу! Ступай вон! — разъярился Григорий.
— Гляди, как бы кнута отведать не довелось! — пригрозил Старков.
— Уйди от греха! — сорвал Григорий с ковра над кроватью саблю. Старков проворно выскочил за дверь.
Хоть и пользовала Кузнечиха Григория через день, а в седло смог сесть лишь через две седмицы. И сразу направился в Томск, на тюремный двор.
Тюремный двор был обнесен забором-острогом из заостренных бревен. Собственно темницы — две курные избы, прилепленные друг к другу, стояли посреди двора. Вместо окон проруби в один венец сруба под стрехой, узкие — младенцу не пролезть.
Григорий застучал рукояткой плетки в ворота. Отодвинулась доска, закрывавшая смотровое оконце, и Трифон Татаринов, настороженно глянув на Григория, спросил:
