— Это тебе тогда едва четырнадцать лет было, барабанщику, а мне уже двадцать один, и в стольниках ходил. Это сейчас мы в чинах равных, да и седина у обоих одна — постарели в походах. Я вот к чему это сказал — тогда мы поддержали брата в его противостоянии с сестрой, а сейчас должны выбрать между отцом и сыном. И вот что я тебе скажу…
Репнин задумался, лицо исказила гримаса — видимо, предстоящий выбор оказался для него очень нелегким. Даже голос изменился — стал немного хрипловатым, да и звучал глухо:
— Царь Петр на наших глазах свои реформы делал. От нарвской конфузии за эти года и следа не осталось — твердой ногой на Балтике стали, в исконных наших вотчинах. Вместе с ним в злосчастный поход на Прут ходили, и позора со срамом там испили. И на поле Полтавском стояли — и победу великую там одержали. Много чего было хорошего…
Репнин остановился, а потом стал громче говорить, словно убеждал не столько Голицына, сколько себя:
— Но и дурного также хватало. «Всепьянейшие соборы» помнишь, с их глумами и кощунством, похотью и срамом великим?! А преклонение царское перед иноземцами, кубок заздравный за «учителей» выпитый?! Выходит, и у Алексея есть своя правда, раз за ним вся Москва поднялась?! И поволжские города, и юг, и казаки. Да и гетман малороссийский с твоим старшим братом Дмитрием тоже за него встали!
— Это так и есть, Аникита, и хорошего много чего, а дурного и скверного зачастую и больше. Крови много напрасно пролито и людишек умучено. Да и грязь всякую наверх выдвинул, иноземцами себя окружил, русским прохода в чинах нет — мы с тобой, да Шереметев, почитай единственное исключение. Одного токмо боюсь — а вдруг Алешка скверней отца будет, как всю власть в свои руки возьмет?!
— Не дурней батюшки, а вот нравом куда спокойнее, и не гневлив! Тут и сравнивать не нужно — зело спокоен всегда, в падучую не впадает, нравом добрый, участлив, да приветлив. Да ты сам его знаешь, не раз беседу с ним вел, с младых ногтей тебе ведом.
— Но ведь против отца поднялся с оружием, всех на бунт подбил, исполчил земли целые…
— Вот ты сам и на вопрос свой ответил. Не он поднялся — ведь многие отца его сильно ненавидели, со времен казней стрелецких, кровавых — вот тут его и поддержали всей силою. Причем за него народа встало куда больше, чем за отца. Не он сам, Земля Русская его выбрала, шапкой Мономаха увенчала. И церковь за него встала — отца анафеме предала прилюдно. Скажи еще что безвинно это сделала, опорочила?!
