— Так уж и не за что? — священник прищурился.
— Да не за что! — горячо откликнулась Дуняша. — Я старалась, как бабушка меня учила, делала, а ему все не так было.
— Гордыня в тебе, кайся, — усмехнулся дед.
— Каюсь, — смиренно опустила очи вдовица. — А еще я грешна, врать много приходилось, уж все и не упомню.
— Давай о главном, о том, что с языка сорваться хочет.
— Дитя ношу от полюбовника, — едва слышно вымолвила Дуня. — Не возьмут меня?
— Который отец чада твоего? — махнул батюшка посохом в сторону трех ростовцев.
— Чернявенький, — вздохнула Дуняша.
— Заставил тебя блудник этот? — старец прикрыл левый глаз.
— Нет, полюбовно. Не возьмут меня, да?
Отец Фотий наложил на голову исповедующейся епитрахиль, прошептал молитву, дал Дуне поцеловать крест.
— Его зови. А сама там постой.
Евдокия растерянно подошла к Юрию.
— Тебя кличет.
«Надо было про дитя помалкивать, да как смолчать на исповеди?!»
— Так пойду, — подмигнул ей Юрко, — давно посохом по хребту не получал.
Чернявый что-то долго тихо говорил и говорил. Дед хмурился сильнее и сильнее.
— Брось, избавься прочь! — услышала Евдокия гневное восклицание старца.
«Это он обо мне блуднице!» — она почувствовала, что ноги подгибаются.
— Сожги! В огонь бесовское! — опять закричал дед, потрясая посохом над головой Юрия.
Чернявый что-то возражал.
— Велел, велел. А если он тебе идолища поганые велит поставить, тоже побежишь?
«Нет, не про меня», — Дуня облегченно выдохнула.
Юрий продолжал напористо шептать.
— Под венцы лучше ступайте, — раздраженно перебил его батюшка, — давно пора хомут на шею надеть! Скачешь, что молодой козел, а уж седина скоро полезет. Держать венцы кто станет?
— Вон, вои мои, — кивнул Юрий на притихших в сторонке Твердятича и Ждана.
— Иди, дитятко, — ласково проговорил Фотий Дуняше, — повенчаю я вас, честной женой станешь.
— Да нет, не надо. Я в монастырь, — испугалась Евдокия, косясь на Юрия. — У него невеста в Ростове просватана.
— Вот ведь змий ползучий, — таки огрел Юрия по спине посохом старец.
— Я за обиду невесте по ряду уплачу. Венчай нас.
— Не надо венчать! Я в монастырь! — стала противиться Евдокия.
— Да какой тебе монастырь, — не утерпев, вмешался Твердятич, — коли ты брюхата?! О дитяте подумай.
— О каком дитяте?! — развернулся Юрко.
Дуня заметила, как сначала побелело, а потом побагровело от ярости его лицо:
— Так вот какой подарочек ты мне через год передать хотела! Хороша мать, дитя родное, что рубаху, готова отдать!
— Я же ни к кому-нибудь, а к отцу родному, — пыталась перекричать его Евдокия.
