— А сколько до твоего до Аракану?
— Подгребай пуще — будет недалеко.
Размеренно взвизгивали в уключинах весла. В камнях дробно отдавалось эхо. Дрожащая тень скользила рядом с лодкой по воде. Река змеилась, металась то вправо, то Влево, облизывая подножия утесов. Мохнатые кедры, раскинув широкие ветви, склонялись с обрывов к реке. Митрич лежал на брезентах посреди лодки, задрав кверху бороду. Настроение у него изменилось. Он теперь уже жалел, что решился на такое новое, незнакомое дело.
«Будут ли барыши, — думал он, — бабушка еще надвое сказала, а страсти в одиночку натерпишься дорогой — светит месяц. Иван Максимович узнает, вспламенится. Оно хотя мне детей с ним и не крестить, а все теперича пакостить будет. Силен мужик. Господи!.. А каков будет обратный путь? Мытарства одни и ничего более. Ульяна осталась одна. Всякий народ в трактир забредает. Она баба-то хучь и с солью, а все творение нежное. Долго ли обидеть?»
И Митрич в волнении перекатился на бок. Лодка накренилась, едва не зачерпнув воды.
— Ты! Дед! Вертись полегше, перевернешь лодку! — крикнул ему Бурмакин. — Не на перине лежишь.
— Ладно. Неученому ученого учить — только портить, — буркнул Митрич, закрывая глаза. Он боялся воды.
От Шиверска до Хаи, когда Митрич сам сидел в лопастных, ему было не так страшно. Сидел он спиной вперед, стараясь глядеть либо подалее, на берега, либо в ноги, на дно лодки. Стиснутые ладонями рукоятки весел придавали уверенность. А потом он привык, обтерпелся, даже стал поглядывать в воду, наблюдать, как в прозрачных струях дрожали, мелькая под лодкой, контуры каменных глыб, усыпавших русло реки.
К плесам Митрич привык, но в порогах, когда пенные гребешки, срываясь с крупной и редкой волны, захлестывались через борт, а берега исчезали из виду, закрытые набежавшим выше лодки валом, Митрич терялся, бледнел и, случалось, прямо грешил, как новорожденный младенец.
Лодка была нагружена с верхом. Лежа на бугре посреди клади, Митрич чувствовал легкое головокружение и, стараясь по возможности не выдавать себя, крепко вцепился руками в брезенты.
«Сидеть в лопашнях способней, — соображал он, — рукам тяжельше, а для головы лучше. Может, приобыкну».
Солнце поднялось уже высоко, когда впереди зашумел первый от Хаи порог Аракан. По небу неслись разрозненные табуны кучевых облаков. Слегка тянула низовка. Вода серебрилась в пестринах, как рыбья чешуя. В изголовье порога курчавились белки на гребнях валов.
