— Что, Степан, на воду смотришь? — хлопнул его по плечу Бурмакин. Митрич не слыхал, как он к нему подошел.
— Светит месяц! Вот дурной! Аж сердце заколотилось, испугал.
— Видать, понравилось плавать тебе, — не обращая внимания, продолжал с легкой насмешкой Бурмакин, — от реки уходить не хочешь.
— Задумался малость.
— Вид-то у тебя такой…
— Какой, Павлуша?
— Словно ты один, без Мирона, к тунгусам уплыть собираешься, — засмеялся Бурмакин.
— Что ты, что ты! — степенно ответил Митрич. — Человека в беде покинуть? А неровен час богу душу отдаст, кто перед Иваном Максимовичем за товары ответит?
— Ты, что ли? — выдерживая прежний тон разговора, глянул на него Бурмакин.
— Более некому, — смиренно выговорил Митрич.
— Навряд. Мирон наказал глядеть за товаром Антону.
— Врешь? — подскочил Митрич.
— Эк тебя заело! Да тебе не все равно?
— Все равно-то все равно, это верно. Правду говоришь, — обиженно дрогнули губы у Митрича.
Он не отдавал себе ясного отчета, чем и как он мог бы попользоваться, если бы умер Мирон, но недоверие приказчика его ошеломило.
«Видно, это Иван Максимович так ему приказывал. Опасается. Не верит. Ну что ж, его дело, — думал Митрич, раздраженно разбрасывая гальку носком сапога. — Когда он так, и я тоже…» Он сам еще не знал, что значит «и я тоже», но все мысли, пока бесформенные, сразу устремились к этому одному.
По крутой тропинке спускались сплавщики выгружать товары. Лодок было четыре; три из них принадлежали Ивану Максимовичу, четвертая — Митричу. Каждую лодку вели два человека. На правеже у Митрича сидел Ваня Мезенцев, совсем еще молодой, робкий парень. Он женился перед самым отъездом, плыл к тунгусам в первый раз и все скучал о доме.
— Эй, хозяин, — кричал Ваня, остановившись у лодки, — будем, что ли, выгружаться?
— Как люди, так и мы, — всердцах ответил Митрич, — одни на берегу зимовать не будем.
— Ну, я пошел, — сказал Бурмакин, — рассчитаюсь сейчас с Мироном да пораньше спать лягу. На свету чтобы домой уйти.
— Спи, Павлуша, ступай, — пробормотал Митрич, все еще томясь от обиды на Ивана Максимовича.
— Духота какая, — зевнул Бурмакин, — однако, не в избе, а на предамбарье переночую. Приходи, дед Степан.
— Ладно, — отмахнулся Митрич, занятый своими мыслями.
Бурмакин пошел, удаляясь по отлогой россыпи. Галька похрустывала у него под ногами.
Мужики с хохотом и прибаутками вытаскивали из лодок Мирона ящики и мешки с товарами. Ваня копошился в лодке Митрича, возле него столбом толклись комары. Над хребтом, будто кто продавил небо ногтем, прорезался тоненький месяц.
