— Но если он согласится с Романом Захаровичем, тогда ведь и правда железная дорога будет на болоте! Это же так плохо!
— А нам с тобой что до этого? Нам-то ведь хуже не будет. Склады у меня как раз на той стороне реки.
— Все-таки…
— Люсенька, сделай мне еще бутербродик.
Между портьер, в открытую дверь гостиной, просунулась плешивая голова трактирщика Митрича. Дряблые щеки, поросшие кудлатой бородой, подпирал тугой воротник миткалевой, в крупную синюю горошину косоворотки.
— Желаю здравствовать Ивану Максимовичу с супругой Еленой Александровной, — боком входя в комнату, сказал Митрич. — Благодарствую за приглашение, забежал…
— A-а! Проходи, Митрич, садись. Люся, рюмочку побольше!.. Спасибо, что зашел. Дельце у меня к тебе есть.
Митрич прищурился.
А дело было вот какое.
Однажды, под вечер, к Митричу в трактир зашел незнакомый мужчина. Был он высок, широкоплеч, с глубоким шрамом на левой щеке и лицом, посеревшим от долгого скитания по тайге. Одежонка на нем истрепалась, из латаных ичигов торчали портянки. За спиной болталась котомка.
«Беглый каторжник», — подумал, присматриваясь к нему, Митрич.
Было воскресенье. Еще с утра набрались в трактир завсегдатаи, и к тому времени, когда появился незнакомец, уже вовсю лились пьяные песни. На вошедшего никто не обратил внимания.
По праздникам, когда бывало много народу, Митрич торговал с женой Ульяной. Она в дальнем конце прилавка вытирала тарелки.
— Ульяна, — поманил ее Митрич, — глянь-ка. Надо в участок-от сходить, заявить. Видать, каторжный.
— Погодь, — остановила его Ульяна, — испытать надо.
— И то, — согласился Митрич. — Далеко ли путь держишь, милый? — спросил он подошедшего к стойке бродягу.
— Иду, куда Макар телят не гонял, — усмехнулся бродяга.
— Из приискателей? Золотничник?
— Куда мне золото? Я сам золото. Ну-ка, налей маленькую, — бродяга развел пальцы на четверть. — Мало. Налей еще, — сказал он, залпом опрокинув стопку вина.
— Где живешь, милый? — допытывался Митрич, наливая вторую стопку.
— На земле, старик, а умру — попаду на небо.
— Какой ты ершок, — недовольно сморщился Митрич, — и побеседовать не желаешь!
— О чем с тобой беседовать? Люблю я с тайгой да с ветром разговаривать, — ответил бродяга, вытаскивая из кармана промятый бычий пузырь и развязывая шнурок. — Сколько тебе? — бросил он на прилавок двугривенный.
От монеты отскочили мелкие, светлые, как стекло, листочки.
— Это чтой за блестки? — удивился Митрич, налепляя их на палец и поднося к носу.
