— Выходит, так. А коли должен — отдам, Митрич. Ей-богу, отдам. — Порфирий помолчал и потом сказал просительно — Дай сороковку, с дороги душа мрет.
— Оно-то бы и дать тебе не штука — мужик ты хороший, да уж больно много ты у меня запил. Скоро ль мы этак-то с тобой сквитаемся?
— Да сколько же должен я тебе, Митрич? Убей — не помню. Вроде нет ничего.
— А мы, Порфиша, в записи заглянем, — предложил Митрич, — милое дело. Может, и я запамятовал. С кем греха не случается? Может, и верно, не должен ты мне.
Митрич не спеша достал очки, протер их подолом рубахи, надел, поправил на переносье и полез в конторку за книгой. Наслюненными пальцами, переворачивая листы, искал нужную запись. Глаза Порфирия беспокойно следили за ним.
— Во-от, — протянул Митрич, упираясь желтым обломленным ногтем в какую-то цифру, — тринадцать рублей шишнадцать копеек, Порфишенька. Аль не припомнишь? Гляди. Запись верная.
Порфирий молчал.
— Что и делать с тобой-от, я и не знаю. Ин дать еще сороковку?
Порфирий исподлобья глядел на жирное скуластое лицо Митрича и что-то соображал, пощипывая неровно отросшую темно-русую бороду.
«Врет, подлец, — мелькали у него мысли, — приписал. Обманывает. Не должен ведь я ему. К черту и с сороковкой, — уйти… Отдам ему деньги, как с Ивана Максимовича получу, — и конец, не зайду больше и пить не буду, сделаю, как задумал. Сдержусь. Кабы сдержаться! Лизке полегше было бы…»
Митрич видел, как перебегают тени на лице Порфирия. Хитрый старик сразу смекнул, о чем задумался мужик.
— Порфиша! Эка я! Ты мне толмачишь, толмачишь: с дороги, мол, я, — а с какой дороги, мне и невдомек спросить.
— Плот с Егоршей согнали Ивану Максимовичу: только что к берегу притравились, — нехотя ответил Порфирий, отворачиваясь от прилавка и передергивая опояску. Ему хотелось уйти от соблазна, но ряды разномастных бутылок с красными и серебряными головками притягивали, как магнит.
— Светит месяц! — досадливо воскликнул Митрич. — Он с великих трудов да с больших заработков, а я про должок ему. Спрыснуть, спрыснуть надо, Порфиша, счастливое прибытие-то. Обязательно спрыснуть, чтобы радость сухой не была. Угощу я тебя рябиновкой. Ух, и хороша штучка! Иван Максимович велел четыре дюжины на свадебку доставить, — суетился Митрич, обрывая оловянную шапочку с горлышка высокой бутылки.
Порфирий судорожно вздохнул. Он почувствовал себя побежденным. Вся решимость сразу схлынула, исчезла, едва заискрилась, заколыхалась перед глазами оранжевая настойка.
