— О, Рауль Комуланович! За покрутой пришел? — Дэколок был весел и деловит.
Рауль молча подал ему руку, здоровался виновато.
— С пушниной пришел?
— Пусниной. Все тащил.
— Хо-о, да у тебя много оленей. Одного покупать надо. Дашь, поди?
— Не знаю, — изменился в лице Рауль.
— Пойдем в лавку.
Дулькумо быстро раздернула чересседельный ремень, сбросила на землю снежно-белый коврик. Дэколок, проходя мимо, поднял его, осмотрел.
— Друг, дарить надо, — сказал он. — Моя баба такой шибко любит!
Дэколок свернул коврик вдвое и унес в избу. Дулькумо потупилась.
— Не думаешь ли ты подарить второй? Развязывай скорее ремень! — пошутил тихонько над ней Рауль.
— Он и у меня до вас взял таких же два, — прокряхтела сутулая женщина, поднимая на седло пару набитых мукой турсуков.
— У меня взял хамчуры.
— И у меня взял…
Рауль не дослушал баб. В сопровождении Дулькумо он, как виноватый, на цыпочках зашел в избу, где Чектыма пропивала четвертого соболя. Вино ей дает, не скупясь, сам Дэколок. Чего же не пить? Покруту обещал в долг. Он знает, что старик ее остался добывать соболей. Из-за этого не пришел сам покручаться. Чектыма мокрой взъерошенной птицей сидела на полу и весело пела:
Дэколок — хороший друг.
За маленьких соболей
Он дал много вина.
Хого-го-хогы!..
Черного соболя потеряла…
Не жалко.
Старик добудет не хуже.
Хого-го-хогы!..
От горницы, вдоль северной стены с одним окном, отгорожена узкая лавка. Прилавок — широкая плаха. За темным концом ее — проход к трем тесовым полкам на березовых спицах в стене. К потолку на ремне пристроены весы-коромысло. Скалки, цепи — желтая, прозеленелая медь. Как ходит согнутая на один бок стрелка — в потемках не видать. На полках спички, табак, кирпичный чай, квасцы, наперстки, медные и никелированные пуговицы с гербами. Медные котлы, а в котлах дробь, куски свинца; в жестянках пистоны, порох. В углу штук пять шомпольных ружей. Сверток крестьянского сукна, ситец, молескин и тут же в синей бумаге три сахарные головы. По гвоздикам — бусы, поясочки, гайтанчики, колечки, сережки, крестики, цепочки, — медь и серебро; золотое — лежит в ирбитской шкатулке… О, сколько раскинуто Дэколком на трех полках завидных товаров! Колечко — так бы и надел его, шнурочком — закрутил бы косу, пуговками — залепил бы сплошь всю грудь узорчатой дако[50]. Узенькими ленточками цветного молескина расшил бы всяко-всяко плечи, воротник, грудь, рукава, спинку суконного зипуна, хольме[51]. А гам, в китайской чашке, бисер мельче мышиного глаза: и красный, и розовый, и черный, и льдистый и… Нет, это не бисер, а полная посудина радужной пыли! И чего только ею невозможно расшить!..
