Водой храпел. На него напал большой медведь. Он попытался умолить его уйти в лес, откуда пришел, но медведь кинулся на него. Водой проснулся. Напуганный сновидением, он вспомнил про Шодоуля и вылез из мешка. В костре догорала маленьким огоньком головешка. Бали спал сидя, ссутулясь. Шодоуль, откинув с лица одеяло, лежал с открытыми глазами и тихонько мычал. По скуластому лицу его быстро разливались желтые пятна; под обгорелой кожей губ сочился сок голубицы.
— Бойе!.. Бойе!.. — робко окликнул Шодоуля Водой.
В очаге прозвенел гаснущий уголь. Бодоя бросило в дрожь.
— Атэк!.. Атэк, вставай, Шодоуль умер.
В чуме началась спешка. Шумела одежда, щелкали ремешки. Инеки и Курумбук не понимали, зачем их ночью разбудила мать и так быстро одевает.
— Пэтэма, вот твоя парка, надевай да вылазь поскорее из чума.
Очнулся Бали. По шепоту Атэк он понял, что в жилище что-то случилось. Спросил:
— Я немножко задремал и не слышал, когда вы проснулись. Неужели утро?
— Шодоуль умер, — ответил Водой.
— Эко!.. А ты завязал ему черным глаза?
— Нет, отец, Завяжи ты, я боюсь.
Водой захватил младшую дочь и скрылся за дверью. За ним хотела выйти Атэк, но ее остановил Бали. Ему нужна была черная тряпка. Атэк выдернула из турсука ситцевый платок и на ходу сунула его старику.
«Дурачки», — подумал про себя Бали и наощупь сло «жил узенькой лентой платок. В молодости он тоже удирал от покойников, но теперь ему было только тяжело и неприятно знать о смерти. На своем веку ему пришлось хоронить многих, и он знал, что, пока не застыл мертвец, в нем сидит, притаясь, невидимый дух Харги, чтобы через рот влететь в чью-нибудь живую душу и есть ее. Бали не маленький. Харги его не обманет. Он перевязал себе рот тряпкой и, вытянув руки, нащупал лицо Шодоуля. Теперь он знает, что Шодоуль не смотрит. Нужно еще проверить: не слышит ли он.
— Бойе! — трижды окликнул Бали затихшего парня и туго перевязал ему глаза.
Кончив обряд, Бали вышел из чума.
— Вы где? — спросил он, снимая со рта повязку. Повязка ему не нужна больше. Харги обманут.
— Здесь! Пэтэма, подведи дедушку.
С речки тянуло предрассветным холодом. Низкий месяц тускнел в светлеющем небе. Таежные пади опушала белесая изморозь. Восток начинал краснеть глухариною бровью. В такое утро белковать[17] только, а не стоять у жилища.
— Тут огонь? — спросил Бали, готовый присесть.
— Огня нет, — ответила Атэк. — Я забыла захватить из очага головешку. Идти в чум боюсь. Посылала Бодоя, но и он не храбрее меня.
