Бодой внимательно осмотрел уши оленя, расседлал и пустил его на копаницу[16]. Но животное было настолько замучено, что тут же подогнуло колени.
— Что, добрый бык? — встретил сына Бали.
— Э-э!.. олень как наш Белогубко.
Сравнение перебросило старика в прошлое. Вспоминать о пережитом можно и слепому. Ведь зоркоглазая, быстрокрылая память осталась при нем. Она перенесла его на Индуконские пастбища и от костей любимого оленя вернула назад.
— Как Белогубый говоришь? А метку видел?
— Зачем ходил, то нашел. На левом ухе — дыра, на правом — разрез.
Бали задумался. За свою жизнь он со многими людьми стоял вместе чумищем и немало видел оленьих меток. Где их сразу все вспомнишь? Тем же был занят Бодой. Вдруг у Бали раскрылись тяжелые веки, зашевелились губы.
— Это олень из стада Гургу. Ты мне вернул глаза. Я сам не раз помогал ему пятнать молодняк. Только это было, сын, тогда, когда ты не носил рукавиц, а бегал с зашитыми наглухо рукавами у парки и ездил привязанным к седлу. У Гургу было две девки сначала, потом, когда ты хорошо умел ножом гнать стружку, у него родился сын Шодоуль. Не он ли это?
— Он — не левша? — спросила с постели Атэк, сунув нож под шест чума.
— У маленьких детей, Атэк, рук не узнаешь. У них и ноги — руки. Ложитесь спать. Я покараулю. Утром все узнаем.
Бодой у огня нажег докрасна сильные ноги и теплым залез к Атэк в меховой мешок. Они укрылись так хорошо, что к ним нигде не попадал холод, Бали в очаг подбросил дров.
Чум не трогался с места. С приходом Шодоуля все сбились с толку. Ни сна, ни работы. Сидят, зевают, мучаются и все ждут, когда Шодоуль придет в сознание. Жизнь потеряла ясность. Даже крепкий настой чая, приправленный щепоточкой соли, пили без аппетита. Безвкусной травой стала пресная лепешка. Водой упрекал Атэк, что она разучилась наминать тесто, а та будто не хотела слушать мужа и не делала лучше.
Шодоуль пятый день лежал без ума. Начнет говорить, страшно слушать. Перепугал всех ребятишек. Атэк — и та стала бояться сидеть в чуме, когда не было в нем Бодоя. Хорошо бы позвать шамана, но где его взять: близко нет ни «маленького», ни «большого» шамана. А Шодоулю все хуже и хуже. Глаза мутны, неподвижны, усталы. Кажется, не смотрит он, а просто спит с открытыми веками. Не глядел бы на них.
В чуме день и ночь горел огонь. Бали ночами продолжал сторожить. Он до того уставал, что голова его не держалась на плечах, а в ушах звенел не то комар, не то колокольчик.
