– Заметил, нет? – спросил я Лешека. – Как думаешь?
– Пока не ясно. Авось, типа, пронесет.
К вечеру слева от дороги открылось необъятное поле, засеянное сурожью – на нем плотной стеной, высотой до холки коней, стояли колосья пшеницы и ржи. Откуда я это знаю? Да приходилось в детстве бывать в деревне, могу отличить овес от проса, а рожь от пшеницы. Дорога, выгнувшись лукой, шла краем леса, освещаемая закатными косыми лучами, и было в этом пейзаже что-то из забытого детства, а может, из генетической памяти. Начиная с середины поля, в низинке завиднелась околица, а за ней и деревня.
Мне сразу представилась типичная деревушка из российской глубинки. Десятка два дворов, избы, иные убогие, покосившиеся, другие – крепкие, с резными наличниками и петухами на крышах. Все зависит от того, сколько в них проживает лиц сильного пола. За избами огороды: огурчики, капуста, морковка, репка, укропчик – все так и прет под ласковым летним солнцем. А что прет и в каких количествах, зависит от числа проживающих на этом дворе представительниц противоположного пола.
В такой деревушке обязательно есть дед-весельчак, недотепа и балагур, объект подтрунивания всего деревенского населения. Есть там и своя Машка-распутница, этакая местная Солоха, которую дедок спросил однажды:
– Ты, говорят, Машка, обладаешь даром мужиков совращать?
На что Машка, конечно же, с возмущением ответила:
– Даром?!! – и, поднеся к носу деда кукиш, пояснила: – Во!
И хоть через такую деревеньку насквозь проходит большак, дорога эта разбита, с глубокой колеёю, а по сторонам – невысыхающие лужи. В них босоногие ребятишки возятся с поросятами, да плещутся гуси. И куры бродят везде, с квохтаньем убегая от проезжающей телеги.
Когда до околицы осталось совсем немного, до нас донеслось бренчание балалайки. И я представил, как девки сидят на завалинке, лузгают семечки и отмахиваются от назойливых ухажеров. А парни выпячивают груди и, словно барды и менестрели экспромтом распевают непристойные частушки.
Но, миновав околицу, мы убедились, что главная улица пуста. Звон балалайки доносился с крайнего двора. На завалинке покосившейся избенки сидел морщинистый старичок в драном треухе, с прилипшей к губе недокуренной «козьей ножкой» и тренькал по струнам.
– Доброго здравия, почтенный, – поздоровался Вольф, и мы тоже присоединились к приветствию.
– И вам не хворать, добрые путники, – прошепелявил старик.
– Не скажите ли, уважаемый, нет ли в вашей деревне трактира или постоялого двора?
