Четырнадцатое, суббота - Владимир Андреевич Жариков

За кормой гладь воды была недвижима и зеркальна, как лед во дворце спорта перед началом хоккейного матча. На траверсе поверхность реки легонько морщилась рябью и даже выказывала небольшое волнение, поэтому зачаленный около берега плот слегка покачивало. В этом месте река еще достаточно широка, спокойна и, судя по всему, довольно глубока, но чуть ниже по течению на стрежне уже вспыхивают языки валов, некоторые даже с барашками. Разгоняясь, река устремляется в поворот, а там, за поворотом, зловеще ревет порог. В этом реве каждый мог бы услышать что-то своё: кто львиный рык, кто запредельный шум мотора, кто - чего-нибудь там ещё. Грохот большого порога - это белый шум, силой под сотню децибел, а уж сравнения и эпитеты каждый подбирает, если хочет, по своему усмотрению.

Ребята ушли - мальчики налево, девочки направо. Я же перед прохождением порога "медвежьей болезнью" не страдал, поэтому сидел на плоту в гордом одиночестве, смотрел на чахлую березку, притулившуюся в расщелине отвесной скалы, и размышлял о бренности бытия.

Стоял солнечный летний день. Оговорюсь, пока солнечный. Потому что через горы, что возвышаются на противоположном берегу, навалившись темным брюхом на снежные вершины, переползало весьма подозрительного вида огромное сизо-фиолетовое облако. А пока лучи теплого августовского солнца играли бликами на воде и, отражаясь от нее, создавали причудливые дрожащие узоры на скале и прибрежных камнях. Наверху, над обрывом высокого берега, раскинулась тайга. Там живут дикие звери и птицы, там полно грибов и ягод, пахнет рододендроном и кедровой хвоей. А прямо передо мной - река, кишащая рыбой, лови - не хочу! Почему же наше, человечье место не здесь, среди всей этой красоты, а там, среди моторов и интернетов, эсэмэсок, смога и гари? Ведь как хорошо тут, черт побери! Слава Богу, есть еще места на Земле, куда пока не добрались ни урбанизаторы, ни приватизаторы, ни строители.

Около воды почти не было комаров, и это радовало. И вообще все радовало - и продолжающийся отпуск, и горьковатый запах рододендрона, и эта одинокая березка в расщелине, и грохочущий впереди порог. А вода в реке до того чиста и прозрачна, что дно видно метров на пять, а то и глубже. Гребь, опущенная в воду, преломлялась и казалась сломанной. Оставив в покое бренность бытия, я попытался сосредоточиться на этом каламбуре, но мысли мои оказались прерваны нагло и неучтиво. Наверху послышались шаги и голоса, а на меня посыпались мелкие камушки. Один, отрекашетив от настила угодил мне в каску. Я возмутился: