– Спалили народное хозяйство, – констатировал Димон. – А эта сволочь… – тут он споткнулся и полетел. Я бросился поднимать друга, поскользнулся и растянулся рядом. Руки, войдя в жидкую глину, зацепились за что-то твердое.
– Вот же ж сволочь! – согласился я с Димкой и попытался высвободить руку. Не получилось.
Димон поднялся первым, попробовал выдрать меня из ловушки. Дернул так, что я завопил от боли. Понял, так не выйдет. Оторвал обгорелый кусок доски. Начал копать. Из глины появился горшок с плотно подогнанной крышкой. Моя рука аккурат прошла в кольцо его ручки. Вытащить ее по-прежнему удавалось. Димон с остервенением разбрасывал палкой слипшийся грунт. Я свободной рукой подкапывал глину с другой стороны. Горшок вырыли. Он оказался необычайно тяжел. И когда мы начали двигать свою находку, что-то металлическое звякнуло внутри. Я уже не думал о содранной коже и сбитом локте.
Димон сбегал к ближайшей луже, притащил воды, обмыл застрявшую руку и укусил меня за палец. Я вскрикнул и разом выдернул кисть из капкана. Уселся рядом, потирая ссадину.
– Ну, ты…
– Что это? Клад?
– А ты как думаешь?
– Давай смотреть.
– Давай-ка лучше чесать отсюда, пока взрослые не пришли.
Мы нашли кусок дерюги, запаковали в него свою находку и двинулись по дороге назад. Снова пошел дождь. Но это и к лучшему. Никто не обратил внимания на двух заляпанных глиной пацанов, которые, кряхтя и матерясь по-детски, перли куда-то странную тяжесть.
Добравшись до ближайшего брошенного дома, мы сгрузили трофей в подвал, в самый дальний угол, полный улиток и дохлых мокриц. Горшок пришлось разбить. Другого способа открыть его не существовало. Черепки развалились, и на землю посыпались черные золотые монеты.
– Клад! – заявил Димка. – Слушай у тебя талант нырять в грязюку. Вечно что-нибудь сграбастаешь!
– Я же говорил! – подтвердил я, хотя ничего подобного до того не высказывал. Об убитой собаке мы на время забыли вовсе.
– Надо перепрятать! – проявил Димон недетскую сообразительность.
– Зачем это! – удивился его друг, которому безумно хотелось похвастаться находкой.
– Отберут. И все. Оставим, пока повзрослеем.
Откуда взялась у него такая расчетливая уверенность, я не знал, но согласился, потому что привык соглашаться с Димкой.
Сейчас, когда спустя много лет мне известно то, что мне известно, я признаю, что он был действительно по-взрослому прав. Только сам так и не успел воспользоваться этой своей правотой. И с этим тоже приходится согласиться.
