Но я молча стоял, и не мог ничего сказать… Всё ещё продолжая выговаривать мне, учитель уронил мел, тот откатился, и мальчишка, что пробегал мимо, раздавил его ногой в крошечное, едва видимое пятнышко на полу. Это и была она, та самая точка, завершившая моё детство.
Не позабыть дороги домой…
Мне казалось, я не сплю, а лишь только лежу с закрытыми глазами, но сердце стучало так, что чудилось, будто бы рядом кто-то ходит. И.... я побежал вослед. Листья, срываясь с веток, с шипением гнались за мной. Клещик, верхом на паутине, лез с объятиями, да целовался с размаху, по-свойски, во все щёки, мне едва удалось оторвать его от себя.
Пегий, в цвет опавшей листвы олень, лежал тихонько подле пня, выдавая себя лишь тем, что поводил ушами, еле заметно разворачивая их в мою сторону.
Над ним мерцало лёгкое облако голых ветвей, точно набросок, сделанный на бегу, припасённым с весны тонким карандашом.
Вкусным гляделся хорошо пропечённый каравай неба с острыми краями трещинок меж вздувшихся от спелости туч. А берёзки, как тонкие белые свечки на именинном пироге, теплились нежно жёлтым огоньком кроны, вызывая улыбку.
Огонь в печи хрустел свежей карамелью дров, брызжа густым их соком, а я всё спал и бежал… Не от кого, не куда-то, но под руку с ветром, не позволяя ему обогнать себя.
Разбуженный поутру склокой грачей, я поглядел в небо. Птицы вставали в очередь у небесных, невидимых нам врат, в направлении тёплых стран. Ветер вносил в их ряды неразбериху, суету, и грачи были больше похожи на крупных мошек, нежели на пернатых… Я провожали их всё утро! И доброго пути желал я этим славным птицам, да не позабыть дороги домой…
Два класса и коридор
– Ты не имеешь права думать иначе! Ты вообще не имеешь права думать! – Тонкая оправа золотых очков усиливала хищный блеск взгляда Софьи Яковлевны, придавая ей то очарование, которое сопутствует любому искреннему чувству, будь то радость или гнев.
Я невольно залюбовался ею, но лишь только услышал:
– Ненавижу! Как же я тебя ненавижу!!! – Совершенно спокойно ответил:
– Я избавлю вас от своего присутствия. – После чего собрал портфель и вышел вон.
Одноклассники с ужасом глядели мне вслед, а я… Мне было весело! Ну не ощущал я никакой своей вины, не чувствовал в себе по-отношению к учителям того, что был должен. Досадные промахи и частые оговорки заставляли усомниться в их праве учить. Не только меня, но вообще, всех. До поры до времени, считая себя не вправе осуждать кого-то прилюдно, я никак не выказывал своего неприятия. Внимательно слушал объяснения, выполняя домашние упражнения, делал больше заданного, искал что-то глубже, интереснее… Но сочинение!? Его не напишешь втихаря, а я не мог кривить душой! К тому же, было бы глупо делать это перед самим собой, посему я взял ручку и честно написал, – так, как думал, как чувствовал… И разразился скандал!
