Парты, столь тесные во время уроков, оказались весьма просторными, громоздкими, стремящимися к единообразию окружающего мира. Порядковый номер, выписанный на боку каждой из них, наводил на размышление о том, что это не иначе, как счёт ученическим брюкам, отважно протёртыми на их борту. А уж сколь нетерпения, от желания непременно рассказать выученный урок, было снесено ими, и каким испытаниям на прочность подвергли парты те, которые вжимались поглубже, растягивая доску скамьи книзу, стараясь сказаться незамеченными учителем.
Директором нашей школы была женщина, учитель биологии Антонина Тарасовна. Начитавшись Лепшинской, по строгому соответствию с ученической программой тех лет, низким, испорченным беломором, голосом, уверяла она нас в том, что жизнь зарождается самопроизвольно, в совершенном, совершенно пустом яйце, и никак иначе. Последовательно выполняя инструкции Отдела образования, Антонина Тарасовна отвергала наличие хромосом, как совокупности наследуемых признаков живого организма, так и в принципе.
К счастью, у директора было много дел, и Антонина Тарасовна обрушивала на нас всю силу и мощь отрицания лишь в те дни, когда вдруг заболевала наша обожаемая Пеночка, – учитель с нежным именем Евгения и неведомым нам отчеством. Пеночка рассказывала о живой природе, обходя острые углы инструкций, так что мы прекрасно понимали, что внутри яйца развивается цыплёнок, а не всемогущая пустота.
Антонина Тарасовна обладала тем непререкаемым авторитетом руководителя, с которым не встречаются по доброй воле. Если школьника просили зайти в учительскую или даже приглашали на педагогический совет, – это было полбеды. Но тот, кого призывала в свой кабинет Антонина Тарасовна, сразу мог считать себя выбывшим из дружного школьного коллектива. Встречая директора в коридоре, надо было поздороваться и бежать дальше, или, самое лучше, – обойти боком, не задев даже тени.
Школьные годы, как им и положено, порхали над нашими головами, мы увлечённо учились и не менее азартно шалили, с трудом взрослели, росли и менялись. Казалось, что, отыскав удобную ей пору, не меняется лишь наша Антонина Тарасовна. Монументальность её убеждений вызывала в нас трепет уважения, который мы несомненно вынесли бы с собой из школы, как один из главных уроков, если бы однажды…
Пеночка, по-обыкновению проникновенно, описывала нам жизнь бурого медведя, как вдруг дверь класса распахнулась, и вошла Антонина Тарасовна. В её привычно властном облике произошли видимые, хотя и непонятные глазу изменения. Ученики поднялись из-за своих парт, но директор повела себя так, будто бы не заметила приветствия, а оглядев нас, трагическим голосом возвестила:
