О доме думали все. Маришка по сотовому телефону с кем-то уже активно договаривалась о продаже своей квартиры. Валентина планировала, как, приехав, начнет побелку – ведь сын с молодой женой приедут. И я не могла дождаться момента, когда окажусь в своей тихой комнатке с книжной полкой и тахтой, с иконами на стенах. Валентина взяла мою тетрадь и неровным почерком – руки у нее тоже пострадали от полиартрита, записала свой адрес.
– Пиши! Дозвониться к нам невозможно, я тебе сама буду звонить, когда буду в райцентре.
Валентина переоделась, и после того, как почти месяц ходила только в халате, в брючном костюме она показалась совсем незнакомой. Простились торопливо, без слез. Она уже была не тут, мысленно ехала домой. Дочка глянула на меня синими глазищами:
– До свидания!
Валентина позвонила поздно вечером, слезы душили ее:
– Девчонки, я скучаю по вас! Все, все не плачу, – она всхлипнула, – доеду до райцентра – позвоню еще!
На следующий день уезжала Саяна. К тому времени к нам в палату положили еще одну женщину, учительницу, спокойную и аккуратную. Мы разговаривали с нею, как в палату забежали Саянины дочери, зашла медсестра, врачиха, стало шумно, с этой толпой Саяну и унесло, я с нею не простилась, и она, думаю, даже не заметила этого. И Маришка куда-то ушла. Стало тихо, пусто… Невозмутимая учительница погрузилась в чтение газет – Маришка ей принесла целый ворох. А я отправилась в кабинет, где обитали врачи отделения, нужно было отдать больничную карту. В кабинете сидел Андреич, мельком глянул на меня и уткнулся в бумаги. Так бы вот и сказать ему:
– «Помогло» мне ваше лечение! Едва жива хожу, много лучше сюда приехала!
Хотя он-то тут при чем?! И я спросила кротко, где моя врачиха. Он, не поднимая глаз, только пожал плечами. Я шла длинным больничным коридором и думала о том, что, как обычно, между больными и медперсоналом – непроходимая граница. Пока только единственный человек, «со стороны», который выслушивал меня тут, был отец Константин. В прошлый раз, после молебна о здравии всех болящих, он рассуждал о том, что врачи лет сто назад «вели» больных, а то и целые семьи, многие годы. Знали условия, в которых живет человек, его характер. Осматривали больных, мерили пульс, выслушивали, смотрели язык и пальпировали живот… Получали «тактильную и визуальную информацию» о больном в целом. А сейчас разделились по узким специализациям, один изучает желудок, другой – сердце, третий легкие, словно человек – машина из разных запчастей, а не одно целое. Главное – исчезла доверительность между врачом и пациентом. Остались, конечно, настоящие врачи, но это такая редкость. Я знаю, еще можно разговаривать с молоденькими, не затюканными тяжелой, неблагодарной, низко оплачиваемой работой медсестрами. Они раньше назывались сестрами милосердия – слово-то какое! Да, и еще встречаются чуткие люди в белых халатах среди практикантов. К нам много раз заходила одна коренастая студентка – смугляночка, очень внимательная, часами сидела в палате, разговаривая и с Валентиной, и Саяной… Даже Маришка, с ее профессиональным гонором, была довольна ее заботой. Я рядом с нею словно в теплое море погружалась. Неужели растеряет свою человечность, став врачом? Высушится душа? Если бы наросло новое поколение – верующее, было бы оно терпеливее и милосерднее, и больница бы расцвела. Ведь не столько евроремонты ей нужны, сколько лечение душ и телес…
