Отца лихорадило, правые культи покраснели, поднялась температура, ему нужна была срочная госпитализация и квалифицированная медицинская помощь, но он шипел и злился, когда ему это говорили. Жить он не хотел, свою роль он выполнил на «отлично» и цепляться ему было больше не за что. Когда сын не слышал, он злым шепотом требовал от жены таблеток, таблеток или чего-нибудь такого. Она обещала что-то придумать. Придумала же она, как избавиться от отрезанных конечностей. Это был их единственный успех.
Что говорить официальным органам, что врать соседям, как вернуть сыну паспорт и какую историю рассказать о его чудесном воскрешении, они так и не придумали. К тому же партнеры мужа по бизнесу каждый день названивали, требовали его к телефону, а когда она отнекивалась, раздраженно кричали в трубку:
– Пойми, Лида, так дела не делаются! Он же наш финансовый гений, без него мы и года не продержимся. Не скрывай, что у Вовки? Запой?
Дни шли, а выход все не находился. Она была в отчаянии. Все сводило ее с ума, и помощи не было никакой. Из театра она уволилась, ей уже давно было не до театров, но жгла обида, что главный режиссер отпустил ее без всяких уговоров «не сжигать окончательно мосты». Сын часами лежал в своей комнате, уткнувшись в стену, и отказывался от еды, муж с зеленым измученным лицом непрерывно водил обрубком руки по кушетке, называя это «гулять». Но ясность ума он не потерял и однажды сказал жене, неподвижно глядя в потолок:
– Шила в мешке не утаишь, Лида, шила в мешке не утаишь.
С этой пророческой мыслью она вышла в магазин.
Дорожка, ведущая в подъезд, была перегорожена знакомым черным Гранд Чероки. Как большой наглый пес он дурашливо скалился хромированной решеткой радиатора, и у нее сразу упало сердце. Двое крепких мужчин в черных кожаных куртках, щурясь на солнце, курили возле урны, изредка перебрасываясь негромкими словами. Она молча протиснулась вдоль машины, надеясь, что они не обернутся. Ей почти это удалось.
– Лида! Эй, Лида!
Сколько лет уже Лида! Она знала, что сделает. Сами напросились, ну, и значит, так тому и быть! Милости просим в дом, господа!
Пока они разувались в прихожей, подозрительно косясь на черную материю, под которой скрывалось зеркало, она накрыла мужа клетчатым пледом с головой, благо он задремал и не шевелился, и пригласила их в комнату. Они выглядели слегка встревоженными из-за глубокой трагической тишины, которая обступила их со всех сторон. Ее густоту невозможно было не заметить даже совершенно бесчувственному человеку.
