Она тихо подошла к мужу, встала сзади, положила руки ему на плечи. Словно хотела удержать, оставить здесь, с собой. Хотела, зная, что не получится.
— Прости, тетушка, — Гермий помрачнел. Змеи тоже сникли, спрятали головы. — Сама понимаешь, не я решаю. А ты, дядя, похоже, теряешь хватку?
Сизиф потерся щекой о руку жены:
— Ловушка? На тебя? Только время зря тратить. Я слишком уважаю тебя, племянник. Ты вывернешься из любой западни.
— Ну так уж и из любой…
Гермий сделал вид, что смущен. Впрочем, было видно, что слова Сизифа — лесть или похвала, не важно — пришлись ему по нраву.
— Рад был бы еще поболтать, — дедушка вздохнул, отстранился от бабушки. — Нам пора, Лукавый. Долгие проводы, лишние слезы. Меропа, передай Главку, что я его люблю. И еще скажи: дети всегда дети. Он поймет.
Все смешалось перед моими глазами, в моем разуме. Сизиф и Гермий. Человек и бог. Дядя и племянник…
Вот Сизиф Эфирский, облаченный в пурпур и золото, входит в ворота. Он вернулся из Аида, он громогласно распекает жену и сына за отсутствие поминальных жертв — так, что и на небесах слышно! Но вскоре он пожимает плечами, сбавляет тон и идет пить вино с гостями, как ни в чем не бывало.
Вот ворота отворяются сами. Возникает величественный бог в золотом сиянии, звучит голос, от которого хочется стать муравьем, забиться в самую дальнюю щель, какая сыщется. Но сияние гаснет, Гермий умаляется в росте — и вот уже он запросто беседует с дедушкой.
Почему мне кажется, что оба раза происходит одно и то же?
— Да, нам пора.
Улыбка исчезла с губ юноши. Лицо сделалось жестким, бесстрастным, как у храмовой статуи. Змеи на жезле с шипением потянулись к Сизифу. Племянник? Дядя? Бог пришел за душой человека. Имя бога не Танат? не Арей?! Это не имеет значения.
За моим дедом пришла смерть.
«…кстати, мне ты ничего не приготовил?»
Уши наполнил далекий гул. Море? Волны? Разум утонул во мгле: соленой, пахнущей водорослями. Пальцы до боли сжали древко, отполированное ладонями. Меч? Лук? Дротик. Это дротик. У Гермия жезл, у меня дротик. Наконечник в щербинах, но еще острый. Очень острый.
«Рехнулся? — орал здравый смысл. — Ты вообще понимаешь, кто это? Пропадешь, дурачина!» Хитрость молчала. Что-то другое, нет, третье — сердце? — толкнуло меня вперед. Не знаю, как я оказался между ними. Как успел.
Не помню.
Выщербленная бронза уставилась богу в горло:
— Не тронь его!
Если Гермий и ожидал ловушки, то не такой. Он даже отступил на шаг от неожиданности.
