Учитель прочитал целую лекцию. Есть два понимания личности, усвоенные как истина несколькими поколениями. Трагедия «лишнего человека» – от Онегина до Обломова – объяснялась невозможностью общественного служения в условиях скверной действительности. А для литературы XX века, начиная с Горького, вовлеченность каждого, именно каждого человека в круговорот исторических событий является фактом непреложным. Главным выступает историческое время, и герой вынужден самоопределиться в отношении к нему.
Для меня эта градация была впитана с детства, и я не мыслил иного, чем быть в обществе и бороться за общие цели справедливости.
– Оказывается, – неожиданно повернул Учитель, – кроме нашего привычного понимания немыслимости жизни вне общества – существует и другая, расстрельная точка зрения. Для модерниста Набокова сама мысль об общественном служении или социальном пафосе литературы кажется кощунственной и недостойной искусства и художника. Если Чехов объясняет трагедию Ионыча тем, что жизнь прошла мимо, не затронув и не взволновав, – для Набокова здесь не может быть трагедии, ибо куда важнее внутренняя жизнь личности и субъективное ощущение счастья и состоявшейся жизни. Это иной подход. Марксизм возводил конкретное в абстрактное, а Набоков, наоборот, от абстрактного шел к конкретному, индивидуальности, личности. Мир обращается в мираж.
– Куда смотрят Органы? – прервал возмущенный Матвей. – И Роскомнадзор?
– Для вашего сведения, этого нарушителя закона о противодействии оскорблениям власти уже не привлечь, он давно умер. И у него взаимосвязь личности с историческими событиями выявляется с ничуть не меньшей остротой и драматизмом, чем у наших классиков.
– Как это? – удивился Марк. – Этот отъявленный индивидуалист?
– Его крыли все гуманисты, в том числе русского зарубежья, за разрыв с традицией. Герой Набокова, мол, просто не знает, что такое любовь. Страх отдать хоть каплю собственной индивидуальности другому человеку, страх пойти на подчинение себя предмету своей любви заставляет Набокова и его героя вообще забыть о любви. Почему? Прежде всего, потому, что любовь всегда таит в себе предательство, и человек, способный отдаться этому чувству, – погибший человек.
Похоже, так и есть, думал я. Учитель объяснял, что в центре набоковского романа может быть даже преступник, убийца – Гумберт Гумберт («Лолита»), который не встречает нравственного осуждения писателя, что приводило в отчаяние первых критиков. Но он интересен Набокову тем, что своим преступлением и своей безнравственностью противостоит внешнему диктату, пусть и в страшно уродливой форме – форме преступления.
