Матвей смутился.
– Не надо бы об этом говорить открыто. Можно нанести вред.
– Ну, ты и трус! – сморщился Игорь.
– А в застойные годы, – скороговоркой проговорил Юдин, – все успокоились и ожирели – где родина? Ау, нет ее, исчезла!
Учитель наблюдал за нами.
– Есть патриотизм, который вырастает не из личной ответственности граждан за родину, а внедряется в головы агрессивной телевизионной пропагандой. Эти всегда охотно бросятся в драку с готовностью погибнуть.
Матвей крикнул:
– Пусть так, но это – за родину! Умрут за родину.
Учитель глянул на него с сожалением.
– Есть много других граждан, с жиденькой ответственностью за родину. Они бы "за", но чтобы их не трогали. Сторонятся реальности, и в то же время в ней надо устраиваться, чтобы не пропасть. И есть – как инопланетяне в своей стране, уводят в оффшоры украденные миллиарды, видя родину только там, на золотом облаке.
– Это да! – вскричал Матвей. – Этих гадов надо лишать гражданства.
– Есть еще оптимисты, как я уже говорил, благоговеющие перед жизнью, в том числе певцы генерального штаба.
– И что нам делать? – спрашивал Юдин.
– Герой забытого производственного романа вопрошал, лежа в супружеской постели: "Что для меня дороже – жена или партия?" Боль за родину – это то же, что и за свою семью. Когда готов с вилами броситься на ее защиту.
Учитель почему-то вздохнул.
– Когда не любишь дом, то нет и родины. Да и за что ее любить? Тысяча лет прошло, а народ так же нищ и наг. Словно проклятие нависло над родиной. И по всей земле переселяются целые народы, бесконечные толпы беженцев, ищущих родину, то есть то, где приютят и накормят.
Марк был озадачен.
– А нужно ли, по вашему мнению, отвечать за родину?
– Больше того, за всю планету! – снова возбудился Учитель. – Вы уже знаете по фотографиям космонавтов, какая она маленькая и хрупкая в ледяном космосе. А научные прогнозы про опасные астероиды, смещение Земли с орбиты другими блуждающими телами…
Он остановился, удивляясь нашей беспечности.
– Вы даже на шаг вперед не смотрите. У Чехова была мечта об иной родине, которая будет через двести лет. У Франца Кафки – жуть нависающего над миром рока, из-под чего невозможно выбраться. И вот… – Он помедлил. – Их сингулярное одиночество вырывалось в боль за все человечество, ее хватило на весь мир. А многие, – он обвел пальцем нашу группу, – стали равнодушными, не испытывают боли "оставленности", заросли бытовыми заботами.
Учитель закончил очередное занятие, как бы сожалея.
