Теплушкой продленья несомый к востоку.
Я представил себя и нас всех в том холодном небе, тревога была общечеловеческой. И увидел все вокруг, все мелочи быта, скользкую дорогу, исхоженную множеством сапог, и сухую измызганную траву на обочинах, и станцию, и вагоны поезда, которые атаковали мешочники, и мою изможденную мать, и отца, плечами отвоевавшего для нас место. Эти мелочи виделись не натурально и фотографично, а как метафоры моего тревожного полета в темной бездне.
И увидел себя сегодняшнего, забывшего то общее чувство.
____
После перерыва Маг сменил тему.
– Все, о чем я говорю, не относится к сухой бесстрастной историографии, и даже к историческим романам, оживляющим поступки и переживания королевских и прочих особ, но не дающим ничего нового. Как говорил великий Лотман, духовное – это нереализованная история. История человеческого духа – это вздымающаяся гигантская волна, сверкающая на солнце прозрениями, бесконечно устремленная в безграничность космоса, где она ищет слиться с вселенной. Каждый всплеск этой волны – из древности до сегодняшнего дня, ценен и всегда будет ценен, ибо открывает истинное лицо человечества. Но эта волна зиждется на костяке истории и современности, основы, без которой невозможен взлет. Опуститесь в тень земную, и лишь тогда увидите свет.
Он словно взошел на вершину, остатки волос по краям лысины вздыбились в ореол.
– Духовная история парит высоко над обычной историей, которая описывается летописями как жестокие драки между дружинами вождей и завоевательные походы, обрушивающие судьбы народов, – мутный поток жизни, пустой круговорот событий, не оканчивающихся ничем. В духовном пути истории гораздо меньше топонимики, а только постоянное возрождение жизни в ее течении во вселенскую сердцевину.
Маг снова опустился к подножью.
– Есть легкие пути, и – тяжелый путь к вершине, который человечество еще не в состоянии избрать из-за его неподъемной тяжести. Начнем с легких путей, которые ведут в никуда. Один – телячье благоговение перед жизнью, в которой исчезает трагедия, и нет личной ответственности. Как, например, советская лакировочная литература, уходящая в восхищение советской героической эпохой, под чекистской ласковой рукой брадобрея. Вот, наугад советский стих: «Кто был ничем…" Нет, рыцари, герои, / Большие люди встали в полный рост, / И знамя их, окрашено зарею, / Над сумраком веков взвилось до звезд". Узко понятая советской литературой философия благоговения перед жизнью великого гуманиста и подвижника Альберта Швейцера. Это благоговение внушалось насильственно, и вы знаете, к чему это привело. Я утверждаю, что все оптимисты, благоговеющие, чтобы не упекли в Гулаг, – безответственные трусы. Эти лакировщики отстранились от бед себе подобных, разве что, чувствуя ответственность перед собственной семьей. И что это дало? Почему люди не исправляются таким благоговением? Целое плато прекрасных мечтаний, ушедших на дно вместе со всем советским.
