Позднее он наблюдал этот эффект неоднократно. Для себя он называл это «замораживанием времени». Если ты расстаёшься с кем-то на долгое время, то ты сохраняешь в памяти человека таким, как он тебе запомнился. И почему-то кажется, что когда вы встретитесь, то начнёте с того самого места, где расстались. А жизнь не получается поставить на паузу или положить в морозильник. И сам он изменяется, и все люди вокруг изменяются, и в следующий раз могут встретиться уже совсем другие люди. Он вдруг понял, что текущая ситуация относится как раз к числу подобных случаев. Являются ли они теми же людьми, что расстались полтора года назад? Конечно, у них те же имена и фамилии, но не стали ли они внутренне другими личностями? Он надеялся, что если это и так, то он всё-таки сможет найти дорогу к той новой её личности, которая сейчас стоит в вагоне перед ним.
– Станция «Белорусская», переход к поездам Замоскворецкой линии, – прозвучало в вагоне.
– Зато я помню первый букет, который ты мне подарил, – вдруг сказала она, – это же было здесь недалеко, на «Маяковской».
В детстве я играла на флейте. Родители были уверены, что девочка обязательно должна окончить музыкальную школу, «она же девочка». Как это связано между собой, я не очень понимала, но возражать родителям было непросто. Впрочем, с какой-то стороны я должна быть им благодарна, ведь флейта – это не скрипта, не виолончель и не арфа. Маленький компактный футляр не особо обременял меня. А в старших классах я поглядывала на подруг по несчастью, которые волочили свои громоздкие инструменты, с сочувствием и даже облегчением. Правда, играть на флейте было непросто, и я не сразу освоила эту премудрость настолько хорошо, чтобы удовлетворить строгий преподавательский состав. Мама говорила, что «это развивает дыхание» и ещё что-то про общий культурный уровень. Я кивала, но ближе к выпуску твёрдо про себя решила, что больше никогда не буду играть.
Но пока школа не закончилась, деваться мне было некуда, приходилось напрягать лёгкие. Ежегодно в мае школа давала «отчётный» концерт в одном из столичных концертных залов. Кому и зачем надо было отчитываться концертом, я не понимала, да и не особо тогда об этом и задумывалась. Обычно мы выступали в Большом зале Консерватории, но в этом году что-то изменилось, и нас отправили в Концертный зал имени Чайковского.
Нас загнали в какие-то пыльные тесные помещения, скрытые в глубине здания. В них приходилось в последний раз репетировать или, как говорили преподаватели, «прогонять» всю программу. Зачем её надо «прогонять», я не понимала, но послушно вынимала инструмент из футляра и играла свою заученную мелодию. Это занимало несколько минут, а всё остальное время приходилось просто ждать, пока свои номера «прогонят» все остальные выступающие. Родители терпеливо ожидали где-то в другом месте. Наконец, спустя десятилетия ожидания, нас подвели к сцене и по очереди начали выпускать туда, где конферансье своим звучным голосом объявляла, что сейчас «Маша Иванова сыграет нам сонату Грига».
