Первое, что он заметил, повернув с перекрестка, это граффити на заборах и зданиях. Несочетаемые друг с другом цвета и узоры громоздились везде, забегая на стекла, забираясь ввысь на долговязые столбы уличного освещения. Машин по-прежнему видно не было, но следы покрышек, пестрящие по асфальту, дополняли бессмысленную какофонию красок. Было что-то неправильное в расписанных стенах, как будто неизвестный уличный ваятель, взявший в руки баллончики с краской, не имел ни малейшего представления о том, что, собственно, собирался изобразить.
Дикий крик, полный ужаса и боли, отвлек профессора от хаотичной мазни. Крик эхом отразился от стен, оборвался на ноте, но уже через пару секунд зазвучал снова с неистовой силой. Так могла стонать и выть, ну разве-что, пожарная сирена, но Ларинцев понимал, что это кричит человек – живое существо, поглощённое болью. Лицо и лысину покрыла испарина, подмышки профессора промокли насквозь. Ни одна живая душа не смогла б так долго выдержать подобных мучений, но ужасный крик повторялся вновь и вновь, пока не оборвался, затихая вдали.
Эхо смолкло, затихли стоны, но мозг профессора, записавший услышанное, продолжал прокручивать его в голове. Только теперь Ларинцев понял, что не определил – с какой стороны исходил этот крик. Узкая улочка изгибом убегала вниз, подпираемая по бокам городскими высотками, в таких условиях звук мог слышаться и снизу, и сверху, – «иди ж разбери куда мне бежать?». Минуту подумав, профессор решил продолжать двигаться вниз – в любом случае ему предстояло пересечь этот город. За этой мыслью последовала следующая, – «раз имеется вход, то должен быть выход», – в голосе из динамика была своя логика, вот только он понятия не имел, как выглядит выход из этого мира.
– «Трудно найти, если не знаешь где искать, еще труднее – если не знаешь, что именно ищешь», – продолжал размышлять Николай Васильевич, стараясь идти бесшумно, не забывая посматривать по сторонам. Супермаркет выпрыгнул за следующим поворотом – все так, как подсказывал мозг, вот только профессор не имел ни малейшего представления, каким образом это чужое воспоминание осталось жить в его голове.
Супермаркет стоял, широко раскрыв двери в приглашающем жесте, а справа от него чернел темный зев подземной парковки, но Ларинцев уже ненавидел себя. Кляня свою память последними словами, Николай Васильевич пытался заткнуть уши и закрыть глаза. Попытки, впрочем, остались безуспешны – да и кто б на его месте смог удержаться от подобного зрелища? На площадке перед супермаркетом, неподвижный и стонущий, с прямой спиной и подергивающимися ногами, сидел неподвижный живой человек, – «пока еще живой», – поправил рациональный голос в голове Ларинцева.
