Рита улыбнулась. Я ухмыльнулся.
По ходу блистательного монолога будущего зятя, с которым мы были почти ровесниками, я подумал: «В искусстве возможно всё? Эх, спустить бы с вас, деятелей современного искусства, пошляков и шарлатанов, штаны да выпороть хорошенько на большой площади розгами — вот бы было действо, вот было бы искусство! Шекспиру бы это больше понравилось, чем Ромео в мотоциклетном шлеме и Джульетта-лесбиянка».
Когда Стас говорил, он как будто ещё не всё и договаривал, кроме слов произносимых, в нём бурлила ещё особым фонтаном фантазия.
— Никакие традиции, никакое ханжество не остановит новый театр, — тут Стас замер. — Это очень правильно! — воскликнул вдруг он, вскочил и куда-то быстро пошёл, крикнув нам на ходу: — Надо предупредить завпоста...
— Ты не удивляйся, пап, это люди искусства. Он что-нибудь вспомнил или придумал... На него часто после репетиций вдохновение находит.
Мы с Ритой выпили ещё по чашке кофе, но Стас так больше и не появился.
— У нас сегодня спектакля нет, — сказала Рита. — Но после перерыва будет вечерняя репетиция. Я освобожусь...
— Не беспокойся. Я приду к тебе домой. Вечером. Там поговорим. Посидим, чаю попьём. А завтра я улетаю.
— Чем ты сейчас займёшься?
— К Олегу зайду, земляку. Помнишь такого? Он к нам в гости приезжал. Мы с ним вместе учились.
Я вышел из театра. Но театр ещё некоторое время меня не отпускал... Я переживал за Риту. Мне хотелось верить, что она попала не в какой-нибудь бедлам с сумасшедшим режиссёром, а в храм искусства, святилище, где не допустят издевательств над шекспировскими героями.
17
Земляк и сокурсник Олег ждал меня с нетерпением. Ему, наверное, не терпелось выпить, вот и ждал.
— Шёл сейчас по Москве, — рассказывал я ему, — много замечательных зданий, решений оригинальных. Но иногда такая чушь! Застройка точечная — ни к селу ни к городу. На Цветном бульваре, у Трубной — нелепые стеклянные уродины, кубы какие-то, на дома не похожие... Дочка говорит, что в Москве сейчас правит креативный класс.
— Пидорасы, что ли? Может, в театре они и правят... Но в целом правит, старик, в Москве чиновник! — Олег смолоду называл друзей и приятелей «стариками», в этом было что-то от шестидесятников, и для Олега в этом был шарм. — На том же Цветном бульваре за последний десяток лет три раза, — он поднял палец вверх, настораживая, — три раза меняли покрытие, скамейки, деревья... Представляешь, какие миллионы зарыты в землю, вернее — в карманы чиновников... — Олег говорил и попутно накрывал на стол. Семья у него была на даче. А он дачу не любил: «На даче надо что-то всё время строить, работать, а я и так всё время на стройках». Был он высок, толст, головаст и красиво улыбался. В студенчестве он как-то легко, без напряжения мог сойтись с любой девушкой. Другой мучается, втихомолку любит, не знает, как подойти к избраннице, что сказать, а Олег широко улыбнётся — и всё, лучший друг...
