Он переметнулся к Рите:
— Ты пойми: ты тоже не простая баба! Не шалава, которая вешается на шею богачу. Ты тоже избранница бога! Тоже царица! Гордая, величественная, а не подзаборная!..
Режиссёр был в ударе, в кураже, он нагонял на актёров свою волну, которая должна была поднять их до вершин его гениальности... Я так и подумал литературно: «до вершин его гениальности». Мне стало и смешно, и горько. Надо же, человек придумает какую-нибудь заумь, какое-то бесовское действо, выдаст это за искусство, а потом ещё умудряется найти поклонников и убедить их, что это божественно и гениально. А если ты его искусства не понимаешь, то ещё и обзовёт тебя быдлом... Я ушёл из ложи, мне было неинтересно смотреть на будущего родственника, а дочку стало жаль.
В фойе театра я ждал Риту и попутно позвонил Олегу. Это был наш гурьяновский, мой сокурсник, друг студенческий, я ему ещё накануне отзвонился.
— Ты где? Я тебя жду, уже стол накрыт! — гудел он в трубку могучим голосом.
Репетиция окончилась. Рита выскочила из зала, кинулась ко мне на шею. В рубище, в гриме, с чёрно подрисованными бровями и жирно удлинёнными ресницами, такая незнакомая в роли полубогини и такая родная.
Вскоре мы сидели с ней в театральном буфете, ждали Стаса.
— Он очень милый. Вот увидишь. А что матерится... Так они все матерятся. Не обращай на это внимания... Без перца в театре не обходится...
— А Станиславский тоже матерился?
Рита рассмеялась.
— А скажи мне, дочка... Там у вас на сцене унитаз стоит. Это что? Декорация?
— Это современное искусство. Не думай о нём... — Она перевела разговор на другое. — Пап, мы скоро уезжаем в Польшу. Стасу предложили поставить там спектакль. Это так здорово! А уж после — свадьба...
Тут появился и жених. И опять впечатление, что он какой-то весь взъерошенный. Высокий, длинноволосый, с бородкой рыхловатой, с проседью, глаза блестящие, живые. Взгляд, казалось, ни на чём не сосредоточивается.
Стас разулыбался мне, познакомились. Он цепко и твёрдо схватил мою руку, тряхнул с силой.
— Ну, как вы тут? — мимоходом спросил Риту.
— Да вот, об искусстве с папой рассуждаем, — усмехнулась она.
— Ещё кто бы мог определить, что такое искусство, — сказал я.
— Искусство — это всё! — живо вошёл в разговор Стас. — В искусстве возможно всё! В жизни — невозможно. Нельзя на Луне пожить или влюбиться в марсианина. А в искусстве — можно... — Стас говорил быстро, взахлёб, был как будто всё ещё на репетиции, и я перед ним — актёр, которого он собирается обратить в свою веру. — Дураки от искусства придумали запреты, ограничения. Я думаю, Шекспир был бы только рад, что его делают современным. Что Ромео — это рокер, а Джульетта может без ума влюбиться и в свою служанку.
