Эх, Саня, Саня! Он приходил в нашу школу из дальней деревни. Валял туда и обратно шесть километров пешедралом, если не было попутной машины или тракторишки, а их часто-часто не было. Маленький, нескладный; зимой ходил всегда в подшитых валенках, а по теплу — почти всегда в резиновых сапогах; сопли рукавицей вытирал, подчас размазывая их по щекам, одет был кое-как: младший в многодетной крестьянской семье, а таким неминуемо достается донашивать вещи старших братьев.
Он, Саня, никогда не вызывал у меня агрессии. Я, напротив, в душе всегда жалел его, словно бы он мне младший брат. А тут — такая ко мне ненависть.
Накануне, на последнем уроке истории в восьмом классе, как-то напутственно и пафосно Тимофей Иванович рассказывал нам про остров «Утопия» и «Город Солнца», рассказывал о светлых мечтах человечества, про коммунизм, про социальную справедливость, про стремление человека во все века к равным правам: никто ж не хочет жить в бедности, нищете, болезнях, голоде, без образования. А для этого требовалось равенство. Насильное равенство! И братство!
В братство людей я почему-то совсем не верил. Вот на школьном дворе, где мы сидели на жердях изгороди, курили, я и сказал, с юношеской дерзостью:
— Волк с овцой братом и сестрой не будут! Племена людей тоже как стадо и стая. Щебечет нам Зыкин, щебечет про коммунизм!.. На селе дорогу щебёнкой посыпать не могут! Лужи по колено. — Я сидел в промокших ботинках — грязь, слякоть кругом, после дождя по посёлку не пролезешь, а я сапог не надел: не любил я сапоги, ботинки предпочитал.
— Тимофей-то Иваныч при чём? — сказал кто-то из пацанов.
— А при том! Он же у нас коммунист! Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи. Партия за всё отвечает! Вот пусть и отвечает. — Звучали мои слова так, словно бы только учитель истории Зыкин был виноват в нашей неизбывной грязи.
И тут вдруг с забора спрыгнул Саня Касаткин, весь красный, окострыженный, губы скривлены от злобы:
— Тимофей Иванович. Он умный. Ты заткнись! — Саня очень почитал учителя истории. И хотя «пятёрок» не ловил, но слушал Зыкина открыв рот. Не найдя подходящих жалящих слов, он толкнул меня в грудь, даже не толкнул, а двинул мне в грудь, так что я свалился с изгороди.
Оставить это без сдачи я не мог. Вскочил с травы, с ходу влепил Касаткину в челюсть. Я переборщил. Ответ был явно завышен, с перевесом. Саня отлетел в сторону, споткнулся, упал в грязь. За Касаткина тут же вступились двое пацанов. Но и в мою команду влились двое одноклассников. Выкрики, брань — и тут мы стали метелить друг дружку. По лицу в общем-то не били, так вскользь, в основном боролись, пыхтели, тыкали друг друга. А двое нейтральных пацанов нас разнимали. Разнимали долго: Саня Касаткин был настырен, неуступчив, упрям — ему хотелось довести драку до победы...
