И прыгнул.
Почувствовал сильнейшее сопротивление воздуха.
Вытянул руки и ноги, чтобы принять позицию, похожую на букву X.
И закричал что есть силы:
«Держу-у-у-усь!»
* * *
Физическая сила стала хорошим подспорьем, позволившим мне успешно пройти тренировку по свободному падению. Но я вряд ли бы справился, если бы инструктор не объяснил мне, что всем нам, людям, свойственно избегать действий и явлений, которые кажутся опасными, и не помог рационально воспринять собственные ощущения. По словам горнолыжника Акселя Лунда Свиндаля, своему страху он привык оказывать радушный прием. Это позволяет превращать страх в сторонника, способного подтолкнуть к достижению лучших результатов. Примерно по той же схеме действовал и мой инструктор: дал понять, что прыжок будет безопасным, и преобразовал мой страх в союзника.
В целом аналогичным образом работаю и я сам, когда взаимодействую с людьми как коуч: объясняю, что у страха есть рациональное обоснование, и показываю, как можно использовать это чувство конструктивно. А затем нередко начинаю задавать вспомогательные вопросы.
Чего вы на самом деле очень сильно боитесь?
Как правило, люди дают неточные, абстрактные ответы. Я воспринимаю это как признак того, что страх в данном случае преувеличен. Если стараешься конкретно сформулировать, чего боишься, в итоге становится ясно, насколько необоснованно силен твой страх. Когда, например, к бизнес-леди, беспокоящейся о возможной потере работы, или к спортсмену, сомневающемуся в своей готовности достичь хороших результатов на чемпионате мира, я обращаюсь с вопросом: «Какой станет ваша жизнь при наихудшем варианте развития событий?» — эти люди обычно признают, что их тревоги и в самом деле преувеличены. Когда берешь на себя смелость говорить о том, чего боишься, внушительная часть страха исчезает. Мне подобный шаг дает возможность мысленно отодвинуть то, чего я боюсь, на второй план. Принимаю ли я не очень значительные решения, например вставать рано или не вставать, либо довольно существенные, предположим стремление выйти на сцену перед тысячами зрителей, — в любом случае я всегда задаю себе одни и те же вопросы.
Действительно ли в предстоящем событии есть что-то, чего надо бояться?
Событие в самом деле требует от меня огромного напряжения сил?
Все это и впрямь настолько страшно, насколько я рисую в воображении?
Ответ на все три вопроса бывает положительным крайне редко; и я воспринимаю это как доказательство того, что, вероятно, все не так уж ужасно.
