Хочу подчеркнуть еще раз: работа Гулиа над историей была скорее работой поэта, нежели историка в строгом смысле слова. Гулиа и сам понимал это. Он жаловался, что очень трудно писать книгу по истории, «не слыша звона лопаты археолога». Искренне вдохновленный теорией египетского происхождения абхазцев, он писал: «Для абхазского лингвиста надо ожидать двух важных событий: завершения великого словаря древнеегипетского языка, предпринятого германским проф. Эрманом, и публикации результатов расследований хеттских языков». Я хочу обратить особое внимание на эту цитату. Нам придется вернуться к этой теме еще раз.
Как ни любил Дмитрий Гулиа преподавательскую деятельность, все-таки нигде не испытывал такого удовольствия от уроков, как в стенах Сухумской учительской семинарии. Она помещалась на горе Саматаа-рху, в здании бывшего пансионата «Эллада». Здесь учились молодые люди, съехавшиеся со всей Абхазии. Большинство из них желало посвятить себя служению народу. Здесь бурлила живая мысль. Идеи усваивались молниеносно, впитывались каждым, словно губкой. (Из стен семинарии вышли многие активные участники революционных событий.)
Иван Запорожский пишет о Гулиа: «Я преподавал вместе с ним в Сухумском реальном училище и в абхазской учительской семинарии. И вот тут-то я встретил в лице Дмитрия Иосифовича Гулиа доброго, прекрасного человека и педагога, чуткого, как эхо…» «Я частенько бывал в его гостеприимном доме, где мы за письменным столом, заваленным книгами и рукописями, дружески беседовали об искусстве и литературе…» «Особенно памятны те минуты, когда после третьего звонка, на большой перемене, Дмитрий Иосифович читал мне свои стихотворения в учительской, в укромном — уголке, за книжными шкафами, подальше от злого глаза и «всеслышащих ушей», так как инспекция не дремала и ненавидела учителей, «хромающих на левую ногу».
Гулиа пытался привить молодым людям любовь к литературе, объяснял правила стихосложения, давал небольшие литературные задания. Поэт пристально всматривался в глаза слушателей и мысленно спрашивал себя: «Не этот ли?» Гулиа знал: непременно должны народиться молодые таланты — поэты и прозаики. В противном случае Алферов окажется прав, и вся жизнь будет понапрасну потеряна. Ибо каждому ясно, что литература — это цепь, творческая, никогда и нигде не прерывающаяся цепь…
Разразилась Февральская революция. Царь был свергнут. Наконец-то пал идол, трехсотлетняя, замшелая монархия рассыпалась в прах. Сюда, в Сухум, доходили из Питера, из Москвы волнующие вести. Однако не кончилась еще проклятая война. А ведь этого все ждали. Между тем Керенский надрывно звал к воине «до победного конца». Западные союзники заклинали Россию продолжать бойню любой ценой, опять же «до победного конца». А старое государство рушилось. В то время с особой силой зазвучали слова: партия большевиков, Ленин.
