– Медленнее будешь – меньше хлопот доставишь любимым. О них ты попытайся вспомнить, пожалуйста. Не слепотой мы гадим, а пустотой душевной по отношению друг к другу.
Высиживать долго богомолу было не в новинку. Еще будучи странным знаменем в руках у парня, который чертил белым мелом на полу, богомолья десна насиделась во всех углах гадкой комнатки.
Страница выкрученной книги томно покрикивала, когда ее касались чьи-то пальцы. Сознание приободрилось. Приближался труженик тыла – спокойное море непомнящей себя радости.
«Господи, если ты есть, сделай так, чтобы любовь наша всегда была на связи с человечеством… Они такие молодые, холеные перчинки в соку своем варятся, хотят чего-то вечно, не смотрят по сторонам. Через четыреста слов мы расстанемся с этим рассказом. Сжалься, кружка небесная!»
Богомола отцепили от его проекции в храме и снова доставили в комнату с сильно сырым полом. Тут пахло птичьим пометом, плесенью и старым хлебом. Вернувшись домой, богомол от нечего делать сел за вышивку. Слово «Кадош» пестрело красными буквами на грязно белой сорочке.
– Я Богомол Кадош, а не просто животное без второго имени. Материализуйте мне пианино, хочу сыграть пару звездных партий!
Невидимые руки состряпали из пустоты старенький пиано, которым в свое время играл вселенский Руук.
– Начну концерт в две руки с отрубом головы! Смотрите, слушайте и не падайте духом никогда, ибо все внешнее – плод одного сознания.
По клавишам запрыгали тонкие пальцы зеленого богомола. Он только и знал, что хватать черные отростки нот и нещадно ими бренчал под какофонию кровавого жертвоприношения, что совершалось в соседней комнате.
Звуки издаваемые сухим пиано разлетелись далеко за пределы увлажненной квартиры. Ее услышали лошади, а также деревья, которым не доставало музыкальной ласки.
Зимняя сказка ни для кого не длится вечность, так и тут солнце задело лучом луну, и та покатилась к звуковой гармонии. Комната Богомола-Кадоша плавно перетекла из засранной кладовой в просторные помещения отделанного с изыском холла западной консерватории.
Слушатели и зрители были из сливочных пасек, а смотрели и слушали они драгоценными металлами, чей блеск практически ослеплял играющего музыканта.
Теперь ему приходилось в слепую производить звуки, а пианино все жалобней скрипело под ним. Все это закончилось громовыми овациями лучшего концертного зала. Люди повскакивали со своих мест и понеслись целовать пальцы маэстро, руки звукача и грязную сорочку его с вышитым красным «Кадош».
