— Где ты был? — спрашиваю у его спины, когда, схватив меня за рукав пальто, тащит за собой.
Мне приходится кричать, потому что вокруг невероятное скопление людей!
— В лабораторию вызывали, — говорит, притормозив под плазменными указателями так, что я врезаюсь в его спину.
— Сегодня Сочельник! — замечаю возмущенно, потирая свой ушибленный нос.
Его работа — это законспирированное дерьмо!
— Ненормированный график, — осматривается, бросая этот жутко устаревший термин. — Есть будешь? — смотри на меня поверх своего плеча.
— Я сыта. Спасибо, — сообщаю, обиженно дуя губы.
Мы должны были пообедать вместе. В итоге я весь день провела, предоставленная самой себе.
Я знаю, что его голове требуется грома-а-а-а-дное “поле для Гольфа”, хоть он и утверждает, что претендентов на это поле здесь полно. Может и так, но… он все равно один из немногих, и у него на этом поле есть свой клочок первоклассного спонсорского газона.
Я им горжусь. Как и вся его семья, хотя он привык не придавать значения своим достижениям, потому что… все достижения познаются в сравнении, а здесь, в этом городе, и подавно. Но я бы не хотела, что хоть когда-нибудь он забыл, как многого, черт возьми, добился!
Глядя на его хмурый профиль, поражаюсь тому, что после вчерашнего у него вообще нашелся аппетит, но кажется у него все чудесно, кроме немного помятого лица!
Он был пьян, как сапожник, но я понятия не имею, помнит ли он хоть что-нибудь из того, что случилось вчера в его квартире. И я не знаю хочу ли, чтобы он помнил, или хочу, чтобы он все забыл…
Мои чакры мгновенно сжимаются, парализованные этой мыслью.
Я хочу, чтобы он помнил.
Каждую секунду…
Пока я в панике думаю, какую тактику поведения должна выбрать, Алекс тащит меня ко входу на трибуны, объявив:
— Возьми меня за руку.
Сплетя наши пальцы в крепкий замок, смотрю на его затылок.
Немцев сегодня… резкий. А я не привыкла видеть его таким. По крайней мере, с собой — никогда.
Что происходит?
У него был трудный день?
Он всегда преподносит себя, как развеселого и беззаботного, и я со стыдом понимаю, что все это время, все эти годы, ни разу не видела его вот таким — замкнутым и замороченным.
— У тебя все нормально, Алекс?
— Да.
Понятно. Не хочет ничего говорить.
Как много людей вообще видело его таким? Его отец? Кажется, только с ним Алекс близок настолько, что это до мурашек… Они очень похожи, очень. И будто общаются без слов. Я бы решила, что это глупости, если бы мой собственный отец не примчался однажды ночью в мою комнату за минуту до того, как меня вывернуло от неспелой виноградины наизнанку.
