– Да я могу сотни сыновей иметь от таких, как вы! Моих сыновей, не ваших! А вы еще будете стонать. Вам делаешь больно, а вы приползаете обратно, – продолжал Арвиум, стараясь не взирать на Иранну.
Наблюдая за этим схлестыванием, Амина удивлялась, сколько люди уже достигли в плетении сети собственных взаимодействий. Ток чужого естества пронзал и ее.
Иранна, до того ни на кого не поднимающая глаза, сверкнула на Арвиума взглядом сгущенной ненависти.
– Как бы не пришлось Галле в скорости принимать моего ублюдка, – закончил Арвиум безмятежно. – Несмотря на фазы луны.
Амина содрогнулась. Слово смутное, иноземное… Означающее какую-то грязь. В возникшей тишине слышно стало лишь сбившееся дыхание Иранны. Галла беспомощно разинул выточенный рот и уставился на мать.
Иранна, поведя обезумевшими глазами, сорвалась с места и бросилась из трапезной. В переполохе подбежавшие к проему в стене наблюдали, как она, раскидывая за спиной выбившиеся из прически волосы цвета пшена, неслась по длинной мощеной аллее, ведущей к вздыбленному молоку моря между стройными рядами пальм. Размашистым пятном принцесса упала в воду, а платье лепестками облепило ее белые ноги.
Незадолго до того ничем не стесненный Арвиум повелел оскопить своего раба за то, что он зачарованно наблюдал за Хатаниш и особенно усердно кланялся ей, едва не лобызая подол ее юбки. Арвиум усмотрел в этом не только вероломство, но и легкомысленность Хатаниш, раз она позволила подобное и даже улыбалась в ответ на знаки внимания. Оя попросту не обратила внимание на этот проступок. Воистину, разброс прав и требований жителей Уммы был слишком обширен, а решать каждый отдельный случай злодеяния по разным правилам и с оглядкой на статус преступника было и впрямь утомительно.
Арвиума, исподлобья наблюдающего, как его помощнику вырывают то, что делало его мужчиной, распирала потребность все контролировать. Он хотел проучить и жену, и прочих подобных потерпевшему, внезапно узрев в древних традициях придворного этикета, который и сам с удовольствием соблюдал, крамолу и призыв к разгулу. Поодаль притаилась Хатаниш, не властная молвить ни слова. Ее обуревала жажда заслужить любовь любыми способами, подстроиться из страха прогневить Арвиума и разделить худшую кару. Поведение мужа вызывало в ней недоумение, сцепленное с липким страхом и неуверенностью в правильности собственных поступков. Она не могла смириться, что не угодила мужу, и убеждала себя стараться лучше.
