После первого семестра, опять же, через его связи, разрешили мне учительствовать. С той поры и началось…
Мирося затихла, уставилась невидяще в темноту.
Я чувствовал, как непросто ей дается эта страшная исповедь. Ненужная мне, но нужная ей. И я не могу отвернуться, я должен слушать, обязан отплатить за женскую ласку, которой так хотел, и от которой сейчас тошнит.
– Казалось бы, получила, о чём мечтала, – проявился в темноте Миросин хриплый голос. – Всё: дом, мужа толкового, не пьющего, работу хорошую, как для нашей глуши; сестры вырастали в тепле и сытости. Только живи. Но вместе с благополучием пришла тоска. Вроде, ничего не изменилось – на людях скромная учительница, хорошая жена и сестра. А в душе сидел чёрт, не спал, готовит пакость.
Мирося нутряно выдохнула, тихонечко заскулила, как подраненная собака.
– Пакость готовил мой чёрт… Началось на втором курсе училища. Мне девятнадцатый шёл. Поехала на сессию в область. Поселилась в общежитии. И на первом курсе там жила, но вечерами книги читала, думала о школьной работе, обещанной Макаром, о самом Макаре, добром муже, о сёстрах, доме нашем, о том, как их люблю.
Теперь же я стала другой. Во мне сидел чертяка, да нашіптував, что лишь девятнадцать годков, а замужняя; муж старый, а жизнь, яркая, сладкая, проходит мимо, лучшей не достанется. И обречена до смерти нидіти в глухоті, учить сопливых детей да слушать ворчание стареющего мужа, который обпорати толком не может.
Всё чаще, особенно перед сном, вспоминала школьные годы в интернате. Ещё хотелось того баловства. И чем дальше, тем чаще оно на ум приходило, заснуть не могла. Да что заснуть – жить! Поначалу ненавидела себя, было гидко, но затем сладко, и за меня начинала думать моя влажна потка.
– Кто?
– Те, Ельдарчику, кади вас всіх, курварів, влече, – по-своему ответила Мирося, тихонько засмеялась, откинула покрывало.
Я понял, кто за Миросю начинал думать. У меня тоже так бывает: и мысли, и образы, и противно, и желанно. Это он привёл меня сюда – неугомонный Демон.
Ещё в ранней юности, страдая от стыдной жажды, зачитываясь «Неукротимой Анжеликой», я завидовал Осман-бею, верховному евнуху, который, не познав женщины, был лишён ига, способного сильнейших из мужчин превращать в козлов, блеющих перед самой глупой козой.
– Студено! – Мирося привстала, нашарила под кроватью платье. Расправила. Одела через голову.
– Йой, вілге! Обльопав мене, як курвачічу…
Досадно махнув рукой, присела на кровать. Вынула из-под матраца комок спутанных с трусами колгот. Развязала. Одела поочерёдно.
