Девиация. Часть первая «Майя» | страница 49



– Знаю, ты меня осуждаешь, – выстрадано шелестела в ухо Мирося со страшным акцентом, перейдя на русский. – А ты пожил бы с моё. В забитом селе, между гор. В безперспективном, как Хрущ назвал. Сорок хат, где пенсионеры доживают, или алкоголики, которые по молодости вырваться не сумели. Да их жёны – вымученные, не раз битые.

Ни клуба, ни магазина. Церковь, колгосп убыточный да школа начальная. Электричество лишь в конторе и школе. От генератора. Дома при лампах керосиновых сидим, при свечках. Автолавка раз в неделю приедет – у нас праздник. А весной и осенью, когда дороги зальёт – месяцами с того пекла не вылезешь. Потому школу держат начальную. Старшие по родичах да в интернате живут в райцентре, а малечу не отправишь без мамки.

Учу я ту малечу. Вместе с мужем. Он – директор, я – учительница. Ещё у нас завхоз и уборщица. И двенадцать деток с первого по третий класс. Вот и вся школа. А дома хозяйство: корова, три свиньи, кур-кроликов не считаю – на учительскую зарплату не разгонишься. Из развлечений – радиоприемник на батарейках. Даже телевизора не можем купить – электричества нет. Попораюсь и ложусь вместе с курами. И вою…

Мирося сдавлено всхлипнула, прижалась, уронила мне на голову тёплую капельку, которая потекла меж волос, защекотала. Затем ещё одну. Потянулась в темноту, нашарила полотенце, высморкалась.

– А я всю жизнь там прожила. Трое нас у мамки было. Я – старшая. Татка на лесоповале задавило, когда мне двенадцатый шёл. Хозяйство на мамкины плечи легло, и на мои – потом. В школе старалась учиться – вырваться хотела. Кто побогаче, детей в город отсылали. А мы бедные. Родни нет – комуняки после войны люто мамкин род истребили: кого в сырую землю, а кто на Колыме пропал. У многих так в нашем селе – против совітів піднялись. Когда чека пришла, всех без разбору гребли. Ты совєцьку власть захищаєш – слышала на семинарах – а я її ненавиджу! і люди наші не навидять! Сколько беды принесла! ох, скільки біди…

Мирося шмыгнула носом, притихла. Я тоже молчал, чувствуя вину за неизвестных чекистов. Знал, что Мирося права, и от того становилось ещё гаже.

– Мамку мою, – продолжила Мирося, – тогда ещё совсем дитину, ротой зґвалтували. Отец её за два мешка картошки выменял – побитую, изодранную и беременную уже. Опилась, выкинула. Потом долго понести не могла. Я лишь в пятьдесят девятом родилась…

– Тебе тридцать один? – удивился. Думал – сорок!

– Будет скоро. А ты сколько дашь?