– Да, – соврал.
– Брешеш! А она?
Чувствует, ведьма!
– Не знаю…
– Знову брешеш! – усмехнулась хитро. Уже не плакала – нашла утешение, ковыряясь в чужой судьбе.
– Почему?
– Вашу породу давно выучила. Если б любил, и у вас всё ладком – не пошёл бы за мной. Такие, как ты – не идут.
– Какие? Я раньше не ходил. У меня тогда девушки не было.
– Тогда не предлагала: дитё-дитём – книги на уме, история, экзамены, прочая ерунда.
– А сейчас?
– А сейчас у тебя в душе раздрай. Ещё возле факультета заметила, когда подошла. И глаза – как у кобеля: сучку хочешь, каждую юбку глазами задрать готов.
– Так заметно?
– Любой бабе видно, если сама шукає. А твоя краля, видно, не даёт. Вот и перло похотью, как перегаром.
Будто книгу читает, ведьма!
– Ладно, иди ко мне. Не обижу, – проворковала Мирося, превращаясь в обычную женщину. – Только вовнутрь не кончай.
Легонько тронула сморчка, погладила – тот ожил, налился силой через боль. А дальше – как и в первый раз: Мирося ловко насадилась, запрыгала. Минуты не продержался – излился, последним усилием отпихнул беспокойную плоть. Брызнуло на живот, на Миросю, на постель. Щемящей волной пришло освобождение.
Мирося соскочила, покопалась за кроватью, вынула полотенце. Сначала меня вымокала, затем себя.
Пока копошилась, похоть моя угасла. Пришло отвращение. Ещё Гном, как назло проснулся, забухтел: «Вот и вся твоя цена, твоя мораль, обляпанный собственной спермой и бабской слизью, Пьеро!».
Как после этого жить дальше? Как писать стихи о прозрачных рассветах и вечной любви, добиваться Майиной взаимности?
Мирося прилегла рядом, накрыла нас покрывалом – похолодало. Дёрнулся от прикосновения пахнущего грехом тела. Нестерпимо хотелось отодвинуться, раствориться подобно клопу меж щелей замызганной стены, которая была свидетелем грехопадения не одного поколения будущих сеятелей разумного, доброго, вечного. Но как я могу обижать эту несчастную, когда сам такой?
Мирося почувствовала:
– Не переймайся, Ельдарчику. Твоє у тебе буде. – Прижала мою голову к увядшей груди, погладила.
Уютная дрёма растекалась по телу.
– А моё минуло! – неожиданно, хрипло и громко прозвучал в липкой тишине Миросин голос. – Только остались эти сессии. Думаешь, я приезжаю в Киев истории учиться? Мне институт – до дідька. Я жить приезжаю. Людей увидеть, себя показать. І награтися! Награтися! Щоб, відвертало! Щоби потка місяць мліла.
Мирося вздохнула. Чувствовал, как ей хочется открыть душу, оправдаться, загладить. А чего предо мной заглаживать – сам уподобился. Сам виноват. Потому и пошёл, что хотел сделать то, что сделал. Где же радость от утолённого желания?
