«Я буду тут до самого конца. Буду держать тебя за руку и говорить с тобой. За тебя буду говорить. Ты же знаешь молитву «Отче наш»? Конечно, знаешь: у тебя ведь папа – священник. И я тоже священник. Я буду с тобой, пока не приедут врачи, или пока… Только ты не бойся. Ты же знаешь, что смерти нет. Что там, куда мы все идём, жизнь. Не такая, как тут, настоящая. Там уже нельзя умереть».
Он говорил прямо ему в ухо, чувствуя, как дрожит Симина рука, ощущая щекой, как шевелятся его губы.
«Ма… ма… ма… ма…»
«Сима, мама учила тебя этой молитве. Давай вместе: «Отче наш…»»
Александр молился и плакал, сжимая Симину ладонь, и та сжимала его руку в ответ, пока не прозвучало последнее «Аминь». Тогда Сима выдохнул, и рука его ослабла. И лицо вдруг стало совсем детским, будто он прилёг у дороги, чтобы поспать перед дорогой домой.
03.01 2020, Абакан – Саяногорск
Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвленна стала. Обратил взоры мои во внутренность мою – и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы.
А.Н. Радищев «Путешествие из Петербурга в Москву»
1.
В село Ошколь я попал почти случайно, если категории случайностей применимы в миссионерской практике. Собственно, изначально с миссией это не было связано никак. Я колесил на своём уазе по степи за Озёрском в поисках неизвестной мне ещё писаницы – наскальных рисунков, оставленных здесь, судя по прочитанной статье, в далёкие таштыкские времена, примерно полторы тысячи лет назад. Рисунки в тот день не нашёл и во второй половине дня вырулил к озеру. Августовское солнце припекало, и я решил искупаться, благо подъезд к берегу был хороший и на травянистом склоне, полого уходившем в воду, уже расположилось несколько групп отдыхающих. Я подъехал, заглушил двигатель и выпрыгнул из кабины, пахнувшей перегретым железом и бензином, на ходу стягивая рубашку. «Привет, русалки! Как водичка?» – спросил я у ближайшей ко мне стайки детей, игравших «в ножички». «Нормально, – закричала одна из девчонок, лет десяти-одиннадцати, стоящая на одной ноге в исчирканном перочинным ножиком кругу, – тёплая водичка. Змеи только попадаются иногда». В группе засмеялись. Я опасливо остановился у воды, вглядываясь в тёмную зеленоватую толщу: «Змеи?» «Да не бойся, дядя! Танька шутит! – девчонка лет четырнадцати, самая старшая в группе, меднокожая и кудрявая, в полинялом купальнике, щерила кривые редкие зубы в улыбке. – Купайся, змей нынче нет». Вода и впрямь была тёплая, и чтобы охладить разгорячённое тело, мне пришлось отплыть подальше и занырнуть в глубину. Здесь, видимо, били холодные ключи, и контраст был разительный. Я выскочил из студёной тьмы, распластался на парном верхнем слое на спине, махнул руками, направляясь к берегу и в десяток гребков выскочил к детям: «Ух, красота!». Упал в траву, втянул носом её болотистый запах, закрыл глаза, раскинул руки… «Дяденька, а вы откуда?» Я приоткрыл один глаз, увидел редкозубую, махнул рукой неопределённо: «С Шахт. Слыхали про такой посёлок?» «Ого! Далеко… А мы местные, с Ошколя. Подбросите нас в деревню?» «Что, так долго идти?» Я сел на траву, подставил солнцу спину. Дети бросили играть, подтянулись, уселись рядом. Четыре девчонки, два пацана, одному лет десять, другому и вовсе около пяти. Тот, что постарше, кудрявый, лобастый, был сильно похож на любопытную девчонку, так же улыбался, щурясь на солнце, был так же кривозуб. Видимо, брат, подумал я. Народ загалдел-заканючил, типа – ну подвезите, что – вам трудно, что ли. Мне было не трудно. Уазик чихнул, затарахтел, и вся полудюжина ребятни полезла на заднее сиденье и в багажник, беззлобно пихаясь и толкаясь. Поворот со щебёночной трассы, от разваленной будки-остановки, центральная улица, с магазином и школой, скрип тормозов, и: «Готово, приехали! Выгружайся!» Народ выгрузился, и все разбежались по домам. Только кудрявая, одёргивая платьице на мокром купальнике, махнула мне рукой: «Спасибо, дядя! Приезжайте ещё!» И тоже убежала. Несколько секунд – и их голоса утихли, будто были поглощены, впитаны улицей и домами.
