— Поищи, Петр Нилыч, место, где стоял этот пост, — попросил он.
Паромонов нашел.
— Мы хотели в ту же ночь переходить фронт, — продолжал он докладывать. — Но потом поняли, что не перейдем, товарищ полковник.
— В группе есть раненые?
— В том-то и дело, товарищ полковник, — виновато вздохнул младший сержант. — Радиста нашего ножом задели, когда мы, значит, пост этот брали. Да, видно, глубоконько задели. Нести его приходится. И выходит: двое — с радистом. А капитан с пленным. А район сплошь забит, товарищ полковник, ихними войсками и техникой. Мы за два последних дня насчитали на дорогах без малого сорок колонн. Я все данные уже передал товарищу капитану Бубнову. Так что переходить фронт непросто получается. Поэтому мы опять в свое же болото уползли. И капитан так решил: переходить фронт завтра, в час ночи. Пойдут там, где прошел я. Если напорются на засаду, надо будет их поддержать огоньком. Они дадут две зеленых и одну красную ракету…
Парамонов рассказывал, а Супрун смотрел на карту. «Язык», был взят гораздо южнее того места, где накануне был захвачен танкист. Значит, либо граница особой зоны в «Глухом» проходила еще южнее, либо на севере она просто не так усиленно охраняется. Знать это точно было очень важно. Но и сами по себе сведения Парамонова были тоже достаточно ценными.
Дел с Парамоновым было еще немало, но в это время в разведотделе появились майор Зорин и старший разведгруппы старшина Коржиков. Возле пленных фельдполицаев сразу стали собираться офицеры штаба. Супрун немедленно приказал увести пленных со двора в помещение. Полицаев поместили в кладовой, где некогда хранился садовый инвентарь. Супрун изучил их документы и только после этого пошел посмотреть на них самих. Полицаев было двое, как и докладывал Зорин: невысокий, плотный, с бычьей шеей и оловянными навыкат глазами капитан и худосочная, с погонами обер-лейтенанта и желтоватой кожей фрау. Одеты они были в обычную военную форму, с той лишь разницей, что их форма была поновей и получше отутюжена, чем у прочих вояк, хотя и сидела на обер-полицайке несколько мешковато. Капитан смотрел на Супруна тяжелым, ничего не выражающим, словно после большой попойки, взглядом. Фрау вообще смотрела в сторону, будто все происходящее ее не касалось вовсе. Супрун ни о чем полицаев не спрашивал. Но вышел из кладовой со смутным чувством разочарования. Было похоже, что эти двое много не скажут.
Так оно и вышло. Но не потому, что «бугай», так мысленно прозвал капитана Супрун, или его переводчица отказались давать показания и, как говорят в таких случаях, «проглотили языки». Нет, и тот и другая оказались вполне разговорчивыми. Но дело было совсем в другом.
