– Пап, а ты куда? – Маруся как вихрь влетела в коридор, стоило мне обуться, подхватил ее на руки, несильно подбросив вверх, вызывая у дочери визг радости. – Папе нужно на работу. Поцелуй и иди, смотри мультики, пока я разрешаю, – отвечает вместо меня Ира, проходя мимо с полным тазом постиранного белья. – Пап, а ты можешь не ходить на работу? Хотя бы сегодня? – А что такое? Тебе без Дашки совсем скучно? – Нет просто когда тебя нет, мама плачет. – Маруся! Я что тебе сказала делать? – Ира резко одергивает дочь, и Маруся тут же поджимает губы. Я опускаю ее на пол, целуя в щеку. И она абсолютно для нее не типично тут же тихо скрывается в комнате, помахав мне ручкой. – Прости. Я ничего ей не говорила, – слова Иры больно царапают душу, – я не собираюсь манипулировать тобой с помощью детей. Ей просто грустно без Дашки. – Я знаю. – Иди, пока она занята мультиками. А то сейчас опять прибежит, – Ира отворачивается, возвращается к развешиванию белья на сушилке, а я не могу сделать ни шага. Не в силах подавить раздирающее внутренности чувство, скидываю пальто и, разувшись, иду к дочери, в полной мере осознавая, что ад – это не черти, дьявол и кипящий котел, ад – это когда душу разрывает при жизни на клочки, на окровавленные части и ты находишься в полнейшем бессилии. Ибо, что бы ты ни сделал, какое бы ты решение не принял, кто-нибудь да пострадает. Опускаюсь на диван рядом с Марусей, обнимая ее и пересаживая к себе на колени, и она тут же начинает рассказывать про своих любимых мультяшных героев, а я, достав телефон, набираю сообщение Жени. *** Заканчиваю с ужином, дожидаясь сообщения от Егора, выходные теперь как особый вид пыток истязает душу, Баталов продолжал изображать слепого и глухого, и категорически не хочет ничего обсуждать, все мои попытки поговорить заканчивались одинаково видом его спины, он просто уходил. Я не понимала его. Совсем. Заканчиваю с пастой и наконец, звук входящего сообщения на телефоне, взрывает тишину. «Я сегодня не смогу. Надо посидеть с Марусей. Прости». «Все хорошо. Я понимаю». «Встретимся завтра?». «Конечно». Затемняю экран телефона, откладывая его в сторону, люди правы, такие истории, как наша не заканчиваются ни чем хорошим, они не имею просто никакого права закончиться хорошо. «На чужом несчастье, счастья не построишь» мама любит это повторять. Только внутри от этих мыслей все стягивает до боли. Накидываю пуховик и выхожу на террасу, вытаскивая из кармана сигареты. Закуриваю, опираясь на перила террасы, чувствуя спиной, как Костя выходит следом за мной. – Ты дома сегодня? – его вопрос звучит как хорошо обдуманный и не раз перефразированный, и он и я понимаем, что он должен звучать иначе. – Да, – затягиваясь сигаретой и выпуская в сторону дым. – Что-то случилось? – он подходит ближе, ровняясь со мной и так же оперевшись на перила, смотрит на заснеженный двор, покручивая в руках пачку сигарет. – Тебе действительно это интересно? – Нет. – Тогда к чему эти вопросы? – Как способ завести разговор. – О чем? – Прости, что тогда наговорил тебе, я не в себе был, – его слова словно лезвием по коже, потому что его «прости» мной совершенно незаслуженно. – Баталов, у тебя полный карт-бланш в этом плане, ты можешь говорить, что тебе хочется, как тебе хочется, в какой угодно формулировке. В глазах общества ты все равно останешься святым и непогрешимым, а я неблагодарной тварью. – Жень… – Это я должна просить у тебя прощения, каяться, валяться в ногах, а со слов моей матери еще и руки целовать. – А есть желание? – он как-то совершено по-мальчишески усмехается совершено неожиданно. – Тебе честно ответить? – осознание стирает даже тень улыбки. – Можешь не отвечать, – и он, вытащив сигарету, закуривает. Я же тушу сигарету и разворачиваюсь с намерением вернуться в дом, но решаю сгладить резкость своих последних слов. – Мне жаль Кость, но я больше не лю… – Не надо! – резко обрубая, не дав договорить, понимая, что последует дальше. И я принимаю его выбор не слышать эти слова, кивнув, скрываюсь за дверью, оставляя его одного. *** Все навалилось разом, будто удерживая меня на месте, наглядно пытаясь показать, что свернул не туда, пытаясь образумить, напомнить о долге и обещаниях. Сначала дома вышла из строя насосная станция, потом сломался смеситель в ванной, стиральная машинка, перестала отжимать белье, и последним в этом списке значилась машина Иры, два клапана намертво встали. Она собиралась к Дашке в больницу и не смогла завести машину, пришлось вызывать эвакуатор и тащить в сервис. Еще Маруся в отсутствии Дашки не отходила ни на шаг от Иры, а стоило мне прийти домой, то она превращалась в мою тень, следуя за мной как хвостик. Я не мог вырваться, я все эти дни крутился как белка в колесе, пытаясь решить весь хаос, что свалился на меня и уделить внимание Маруси и Дашки, которая по два три раза в день звонила по видео связи. В попытке не сорваться решил заехать к Андрюхе в зал. – Пап, ты куда? – раздалось сразу же, стоило мне взять в руки спортивную сумку. – К дяде Андрею. – Можно я с тобой? – Можно, – ответил дочери, смиренно выдохнув, и Маруся тут же побежала в комнату одеваться. – Романов, если ты… – напряженный голос Иры бьет по и так взведенным нервам, поднимаю на нее взгляд с желанием ответить резко, но видя темные от злости глаза, понимаю, что именно она могла сейчас подумать. – Я к Андрюхе в зал, – но в ее глазах все равно беспокойство и недоверие, – собирайся, присмотришь за Марусей, пока я занимаюсь, в каморке у него чай попьете. Можешь тоже в зал сходить, тебе же раньше нравилось, Андрея в няньки на сегодня запишем, – произношу, смиряясь с ситуацией и, набросив пальто, выхожу на улицу, закуривая, вдыхая обжигающий морозный воздух. И вытащив из кармана телефон, пишу очередное сообщение Жени с чувством, что еще чуть-чуть, и я окончательно сойду с ума. *** Последние дни перед новым годом, куда ни посмотришь, везде царила суета, радость и смех. В коллективе только и разговоры о предстоящем корпоративе, а я вроде все слышу, вижу, а мысли все об одном. Егора два дня почти нет на работе, он приезжал с утра, раздавал указания и уезжал, мы общались только сообщениями и это изматывало. После работы еду в пункт выдачи интернет-магазина, чтобы забрать подарок для Мишки, после домой, но все еще с надеждой посматривая на экран телефона, только, ни звонка, ни сообщения нет. Останавливаюсь на красном сигнале светофора, очередной раз проверяю телефон и меня срывает, я разворачиваю машину. Прохожу в квартиру, не включая свет и сняв верхнюю одежду и обувь, просто падаю на диван, на котором осталась неубранная нами постель, зарываюсь носом в подушку хранящую его запах. Мне плохо без него, физически плохо, это как наркотическая ломка, говорят, у наркоманов в процессе ломки выворачивает суставы, мне же выворачивало душу. Я втягивала в легкие воздух наполненный запахом его парфюма и мне хотелось выть в голос от желания к нему прикоснуться, обнять, даже просто увидеть. Только сжав телефон в руке, я снова наступаю себе на горло, запрещая себе ему писать, запрещая просить о встречи и задавать вопросы. Он сейчас с семьей, он там, где должен быть и это правильно, только пальцами до боли сжимая подушку и слезы беззвучно из глаз. И давая себе, пять последних минут, планируя все же ехать домой, я сама не заметила, как заснула. Когда я открыла глаза, то за окном была уже ночь, а еще я ощущала чье-то присутствие в комнате. Егор сидел в кресле с бутылкой рома в руках, опустив локти на расставленные колени, и просто смотрел на меня. Во всем этом была какая-то обреченность, она читалась и вторила моим собственным мыслям. Сажусь, подтягивая к себе ноги, он же потирает рукой лицо и делает глоток алкоголя. – Теперь чувствую себя предателем и по отношению к тебе, – его голос звучит в тишине квартиры как приговор судьи в зале суда, приговор который уже вошел в силу, приговор без права на апелляцию, и я веду отрицательного головой не в силах произнести ни слова, а в его глазах плещется боль и он делает еще один глоток рома, словно в попытке ее заглушить, – никогда так не жгло в груди, даже когда пацаном был, – его слова сказанные полушепотом бьют точным ударом в солнечное сплетение, заставляя на мгновение забыть о способности дышать, – когда любовь первая, гормоны, страсти. Не крутило, не рвало жилы. Ты единственная в душу вот так со всего размаха, – еще один глоток рома и страшная бездна во взгляде распахивает свои двери, сжимающая мою душу в крошечный комок, – только когда дочь просит остаться, я не могу уйти. Внутри воет все, на клочья рвет, но не могу сделать шаг за порог, – и подняв голову, смотря мне в глаза, – прости меня за это. Я спускаюсь с дивана на пол, сажусь у его ног, прижимаясь щекой к его ладони. Мне хочется сказать, что я все понимаю, что все приму, и это действительно так, но… – Уезжай с ними, – срывается с губ и сердце сжимается будто тисками, кроша его на сотню разрозненных частей. – Жень… – Уезжай, – и глаза щиплет от подступивших слез. – Ни хрена не сотрется, – и, отставив в сторону ром, взяв в ладони мое лицо и заглядывая глаза, – я дышать без тебя не могу. – А со мной, без них не сможешь, – все же мы Романов не из категории тварей, хоть и сделали шаг в эту сторону. И слезы по щекам, когда прильнул к губам… Грохот крови в ушах, дрожь пальцев, когда коснулась его лица.... И в срыв.... До отметок на телах друг друга, не сдерживаясь, не вспоминая о рамках, впиваясь в кожу пальцами, оставляя вмятины и борозды от ногтей. И губами до каждого сантиметра его тела. Плавясь и горя в его руках в самых бесстыдных ласках, не следя за временем. Я дышала им, я жила им, я им болела. Он спал, когда я уходила. Стараясь его не разбудить, иначе бы не смогла. Стирая слезы, что бежали ручьями по щекам, закрыла за собой дверь. На неверных ногах вниз, к машине, кнопка на иммобилайзере, ключи в зажигание, рука автоматически коснулась магнитолы, когда выезжала со двора. Пустые улицы, полупустые дороги, заснеженные обочины и одинокие светофоры все такое чужое, пустое и бьющее наотмашь окончательным осознанием происходящего. Остановила машину у дома, на часах пять утра, из динамиков звучит голос Арбениной с ее «секунду назад» и душу с каждым словом рвет в кровавое месиво, но я жму на повтор, когда трек заканчивается и пятая сигарета подряд в приоткрытое окно в попытках заглушить удушающую боль.
