Мужчина настолько поразился этому удивительному чувству, так похожему на человеческое желание быть нужным и важным, что изуродованные губы растянулись в улыбке. Он стольких убил, он стал проклятьем не для одного мира. О нем слагались легенды, как о самом страшном из творений преисподней, и вот, на пороге вечного забвения, он желает, чтобы рядом был хоть кто-то, чтобы его оплакивали и сожалели его уходу. Вот она — настоящая ирония. Он и сам не считал себя человеком, не считал себя даже подобием оного, но на деле страдал от душевных мук и терзаний, как и все разумные существа. Может это означает, что у него все же есть душа? Пусть она и покалечена, пусть и изуродована до неузнаваемости, но разве эта скорбь от жалости к себе не говорит о душевных слезах?
Он еще раз открыл глаза, полагая, что в последний раз оглядывает залу, с которой связанно столько бурных воспоминаний далекой молодости. В те времена, которые уже казались сном больше, чем былью, он еще не знал, как открывать двери в другие миры, как пользоваться туннелями пространств и даже не подозревал, что этот, такой маленький мирок, не единственный, а лишь песчинка во множестве пространств. Из его положения было не рассмотреть изуродованное тело воина, но нюх подсказывал. Оно лежало сразу за светлым пятном от оконного проема. Луна, как раз выглянула из-за туч, словно на прощание даря своему сыну последнюю холодную ласку.
Внезапно воздух в серебряном свете завибрировал, словно от пламени костра и из одной точки материализовался черный бутон спирали перехода, за считанные секунды он перешел из небольшого круга в большой, распускающий вокруг себя мглу, овал. А из дыры вышла она. Нет, это не может быть она! Просто отравленное тело чудит, показывая самое прекрасное видение из всех возможных.
Тяжелые широкие каблуки с серебряными набойками звонко ступили на деревянный пол. Рыжее видение появилось во всей своей красоте и первозданной мощи. Такой он ее и запомнил. Волосы развевались и двигались, словно ожившие ветви плюща. Глаза пропали, оставив в глазницах лишь черноту бездны и оранжевые угли адова пламени. Тонкие пальчики, способные довести до исступления любого, даже самого искушенного мужчину, пропали, а на их месте красовались бликующие когти. А пухлые губы и маленький рот были перемазаны густой кровью, открывая четыре острейших клыка и раздвоенный змеиный язык. Вот она — Изящная Агония! Такая, какой ее задумывала Изначальная Матерь! Такая, какой ее хотела видеть сама Смерть! От красавицы так и веяло древней, всеми забытой магией. Она клубилась вокруг и, казалось, отравляла воздух, оставляя след в этом мире навсегда. Мужчина готов был спорить на что угодно, что после этой встречи, если бы она была реальной, земля и этот особняк стали бы проклятым местом, несущим всем лишь мучительную и долгую агонию, такую, что жертва встретит свой конец легко и со словами благодарности.
