От «девятнадцатого февраля» к «первому марта» (Очерки по истории народничества) | страница 16



, наследуются одним поколением от другого с молоком матерним и охраняются часто без ясного сознания, инстинктивно, но тем не менее твердо. В течение веков им много раз приходилось выдерживать сокрушительный напор разных пришлых учений об общественном и государственном устройстве, и они всегда выдерживали со славою этот напор, выходили несокрушимыми из борьбы. Так живучи начала, положенные в их основании! Ныне сама западная наука торжественно признала, что только на этих началах можно устроить благоденствие человеческих обществ».

Как мы видим, в этой статье точка зрения Елисеева на вопрос о путях дальнейшего развития русской жизни уяснилась в полной мере. Западно-европейскому типу развития он противопоставляет особый тип, более совершенный – русский. Начала крестьянского мирского устройства, имеющие за собой вековую давность и на опыте доказавшие свою живучесть, должны не только быть сохранены, но и положены в основание строительства новой общественной жизни. Понятия об общественном устройстве, присущие русскому крестьянству, совпадают с теми началами, на которых, по признанию западной науки, только и возможно устроить благоденствие человеческих обществ. Нет, конечно, сомнений в том, что, говоря о началах, принятых западной наукой, Елисеев имеет в виду идеи западного социализма. Другими словами, в статье Елисеева дан в зародышевой форме тезис о социалистических инстинктах русского мужика, получивший более точную и ясную формулировку в народнической литературе 70-х годов[23].

Если Елисеев довольствуется попутным замечанием насчет того, что крестьянские понятия об общественном устройстве выдержали испытание на протяжении ряда веков, то Щапов в статьях, помещенных в «Веке», старается дать историческое обоснование этому утверждению.

Вслед за Елисеевым Щапов повторяет его мысль о необходимости органического развития общественной жизни. Крестьянская реформа 1861 г. поставила Россию лицом к лицу «к самой почве нашего саморазвития, к народу». Но беда наша в том, что мы не знаем народа, не в силах сблизиться с ним, «не умеем в чистом роднике народной жизни изучить ее законные требования и стремления и направить нашу деятельность сообразно этим вечно истинным требованиям и стремлениям, а не произвольно измышляемым нами теориям и утопиям». «Нам нужно, – писал Щапов, – меньше увлекаться отвлеченными от потребностей и характера русского народа теориями чужих авторитетов, а прежде всего нужно всеми силами литературы вызывать к самодеятельности, к самооткровению здравый практический смысл, добрую волю и могучие силы самого русского народа. Можно сказать несомненно, что 40 миллионов сельского народа и по крайней мере 4 миллиона городского населения не примут наших теорий. Жизнь народа вообще самозаконна, самоопределяема. А жизнь русского народа, кроме того, самоупорна, своенравна, своеобразна. Нужно только деятельно стремиться к тому, чтобы дать свободу самоопределению и саморазвитию, а там уж она сама выработает такие способы и такие принципы самообразования и саморазвития, какие ей нужно по ее натуре, по ее природным силам и дарованиям да по внешним физико-географическим условиям. Надо только деятельно стремиться к тому, чтоб жизнь народная сама сказала устами самого всего народа, что ей нужно по ее природной организации»