— Но ведь как работают! — самому себе реабилитировал он ребят. Вспомнил, как, не щадя рук, без рукавиц работал Лешенька Чибиряев. На запястьях, на тыльных сторонах ладоней фиолетово сжались у него язвочки ожогов от кипящего масла. Лешенька не замечал их, и руки то царапало проводом, то жалил снег. Что заставляло его так работать? Разве страх? Страх может деморализовать, а заставить — нет, никого.
Слышно стало, как снаружи покрикивал Эдик:
— Над-дай! Над-дай!
По звукам, неясным для другого уха, мастер определил, что бригада перетаскивает бурстанок поближе к вышке.
— Подшипник-то не впрессовали! — услышал он, выйдя из балка. Над соснами в белесой мгле пятикопеечной монетой контурно показалось солнце. И снова затянулось молочайным, соком. «А ведь я, — спохватился Лунев,— собирался что-то.,.».
Он даже не испугался, когда вспомнил, что ходил в балок обедать и, кажется, пообедал. Пообедал или нет? Вроде пообедал. Ах да, воды еще собирался попить, водички.
— Впрессовывай, что ли.
Он видел, что привезенный им подшипник взялся впрессовывать Бирюков, что Алатарцев и остальные монтировали пусковую установку, а теперь стоят, перекуривают.
«Только что перекур был! — чуть было не упрекнул вслух Лунев и поймал себя. — А может, я перегнул? Может, зашпынял, вот и заводятся с пол-оборота? Да нет, чего там, не зашпынял».
Раньше ему и в голову не пришло бы сомневаться в своей правоте, а вот попали в переделку, и не верит себе, перестраховывается. «Гидросистемы!» — вспомнил он и пошел разбираться с насосами, но тут кто-то смачно выругался, и мастер на полпути круто свернул к рабочим у станка. Что-то случилось. Он сразу догадался что именно, по тому, как схватился за шапку Постнов, как загудели курильщики и как медленно и виновато стал подниматься над станком, не отрывая глаз от него, Владимир Бирюков.
Виктор не то шагнул, не то прыгнул к нему и увидел рассыпанную обойму роликов.
— Сволочь! — закричал мастер от такого проклятущего дня и невезения. — Ну какая же ты сволочь...
На этот раз остановиться он не успел.
Треснул по шву рукав спецовки. Сгорбленный Бирюков вдруг резко выпрямился в рост. И так, в рост, взлетел, и все видели только его оторвавшиеся от снега рыжие валенки, пока не поняли, что валенки эти торчат над сугробом.
На счастье, Бирюкова перед мастером больше не было. Виктор остервенился, раскидал ногами обсадочные трубы, сорвал с себя и зашвырнул безрукавую робу, а все стояли и завороженно смотрели, как неистовствует это непомерно большое и на минуту неуправляемое тело. Гнев спал, мастера придержали, чтоб не расходился, не убивался. Бирюкова достали из сугроба и обтерли ему лицо.
